Хорошая я. Плохая я - Эли Ленд

– Ты можешь больше не притворяться, Милли. Я все знаю.

И вся королевская конница, и вся королевская рать.

– Это продолжалось очень долго, не один месяц, так ведь? Фейсбук, форум класса. Эсэмэски. Из полиции вчера вернули телефон Фиби. Она травила тебя все это время, так ведь?

Я знаю, к чему он клонит – все дорожки, дескать, ведут ко мне.

– Почему ты мне ничего не сказала? Господи, мы ведь столько времени проводили вместе.

– Я не хотела волновать вас, причинять беспокойство. Я надеялась, что мы с Фиби станем подругами – даже сестрами, может быть.

Он открывает один из ящиков своего стола, что- то достает и кладет на стол перед собой.

Ноутбук Фиби, он, значит, у Майка.

– Она не знала, что я знаю, – говорит он.

– О чем?

– О Сэме.

– Кто такой Сэм?

– Хочешь сказать, что не знаешь, кто такой Сэм. Неужели ты ничего не слышала о нем в школе?

– Нет, ничего.

Он опять спрашивает, не вру ли я. Я ничего не отвечаю не только потому, что боюсь признаться. Меня останавливают картины моей новой жизни, какой она могла бы быть в этом доме, они вспыхивают перед глазами. Совсем близко, рукой подать. Нужно только пережить очередную бурю, нужно только переубедить его.

– Мы с его отцом старые приятели. Учились вместе когда-то, продолжали поддерживать отношения и после того, как он с семьей переехал в Италию. Мы виделись прошлым летом. Все немного посмеивались над ними за их спиной – такой дистанционный роман. Мама Сэма видела кое-какие письма, но не все. Не те, в которых Фиби писала о своих догадках на твой счет.

– Но я думала, она ничего не знает обо мне.

– Нет, она знала, – отвечает он.

Он сжимает кулаки, потом разжимает. Опять сжимает. Тянется к бутылке, наливает, сразу выпивает, но больше не наливает. Лучше бы налил, думаю я, алкоголь своим теплом согревает его, манера рассуждать смягчается, крайности сглаживаются, мне это хорошо заметно.

– Она пришла ко мне недавно, сказала, что увидела кое-какие записи про тебя, когда искала в моем кабинете книгу. Я начал было говорить ей, что это вымысел, но она очень расстроилась, сказала – для тебя всегда твои пациенты на первом месте. Я не мог ей больше врать, я просто не хотел и все рассказал ей, но мы договорились, что она никому ничего не скажет, и она никому ни слова не сказала – по крайней мере в школе, только Сэму.

– Простите, Майк.

– Ты сто раз говорила это с тех пор, как мы знакомы. За что именно ты просишь прощения сейчас?

Он не ждет моего ответа, он обращается не столько ко мне, сколько к самому себе. Пытается все разложить по полочкам в своем уме. Навести порядок, рассортировать по папкам. И, в конце концов, убедить себя, что он не совершил ошибки. Такой чудовищной ошибки.

– Знаешь, у нее был план выдать тебя. Здесь есть письмо Сэму, последнее письмо, которое она отправила после уроков в день своей смерти. Она купила телефон без абонентской платы и собиралась разослать всем анонимные сообщения, рассказать, кто ты такая. Черт возьми, ну как я мог проглядеть, что она настолько несчастна?

– Вы не виноваты, Майк.

Слабый кивок, он еле кивает головой, но все же реагирует на мои слова. Снова пялится в ноутбук своей дочери, потом переводит взгляд на ее фотографии. Я начинаю плакать, мне тяжело видеть все это. Урон, который я причинила их семье, как террорист какой-нибудь, который все время меняет обличья.

Заметив, что я плачу, он бросает:

– Обычно ты очень хорошо скрываешь свои чувства.

– Что вы хотите сказать?

– Когда тебя травят, это же сильно ранит, причиняет большие страдания. Вызывает злость. А ты ни разу не подала виду. Я понимал, конечно, что вы с Фиби не закадычные подруги, но я никогда не замечал между вами особой враждебности, особых проблем.

Он лжет себе. Замечал, конечно, так же, как замечает, что Саския барахтается в своих эмоциях. Алкоголь, возбуждение, депрессия. И снова по кругу. Алкоголь, возбуждение, депрессия. Этот долбаный Изумрудный город, который он пытался изобразить у себя дома. Если бы он был честен с собой, если бы у него хватило смелости, он бы сознался, что ему выгодно было не замечать, не признавать того напряжения, которое существовало между мной и Фиби. Просто тогда он хотел, чтобы я оставалась в доме, тогда я требовалась ему. Доступ к моим мозгам – редкая удача, один шанс на миллион, который может в другой раз не выпасть. Женщины-убийцы, как я уже говорила, большая редкость.

– Мы скрывали это от вас, обе.

– Я должен был это разглядеть. Но весь с головой ушел в работу, будь она проклята, и еще эта…

– Книга обо мне.

Он кивает, говорит – да, но какой ценой?

– Вы из-за того мучаетесь, что вам кажется, будто нужно было меньше времени уделять мне, а Фиби больше?

Он откидывается на спинку кресла, прирастает своей кожей к его коже. Я знаю, каково это, когда не хочешь говорить о чем-то, а к тебе пристают с вопросами. Никто не хочет говорить о том, в чем действительно виноват.

– Фиби вас очень любила, Майк. Я видела это.

Он трясет головой, теперь наступила его очередь плакать.

– Да, любила. Клондин говорила мне на вечеринке у Мэтти, что Фиби обожает вас, считает вас лучшим отцом на свете.

– Как это возможно, я был всегда слишком занят, вечно занимался тем, что решал чужие проблемы.

– Именно это ей в вас и нравилось. То, что вы пытаетесь помочь людям, спасаете их.

Мои слова, как целительный бальзам, умащивают рану, которую причиняют ему его потеря, его вина. Буквально на глазах партия начинает переламываться в мою пользу. Я встаю, подхожу к его столу, наливаю еще виски. Выпейте, говорю я, будет легче. Он выпивает, он привык к тому, что я помогаю ему. Я приложила немало сил в последнее время, чтобы и он, и Саския не могли обходиться без меня. Не хотели обходиться без меня. Он смотрит на меня, когда я сажусь обратно. Беру синюю бархатную подушку, которую он положил на это кресло во время нашего первого сеанса. Держу ее, прижимаю к груди. Этот стимул вызовет у него привычную реакцию, напомнит ему, что я еще ребенок, существо, которое нуждается в любви и заботе. В руководстве. Я активизирую его желание, его потребность быть нужным. Под дорогими сорочками прячется комплекс героя. Гордыня. Падать с этой высоты, если обращаешься с особями вроде меня, неправильно, очень больно.

– Я наговорил тут много лишнего, Милли. Прости меня. Я думал, что во всем разобрался, думал, что все понял.

Что он понял? Почему звонил Джун?

– Мисс Кемп сказала мне сегодня вечером, что очень благодарна тебе за твою помощь с декорациями. Она сказала, что в последний раз ты трудилась в поте лица и даже сбегала купить всем шоколадки. После смерти Фиби я не был способен рассуждать логически вплоть до сегодняшнего дня.