История любви в истории Франции. Том 7. Наполеон и его женщины - Ги Бретон

Австрийский красавец получил сразу два удовольствия — завести пылкую любовницу и наставить рога самому отважному маршалу Великой Армии. Каждый раз, когда Меттерних обрабатывал Каролину в своей постели, он чувствовал, что берет реванш за Аустерлиц.

О связи венского дипломата и великой герцогини Бергской скоро узнали; Двор был скандализован. Нашли, что сестра императора слишком пылко и отнюдь не в соответствии с официальной процедурой принимает у себя иностранных послов. Все открыто осуждали ее поведение. Неизвестный виршеплет сочинил песенку, которая всем нравилась, хотя была несколько фривольной (если выражаться по-французски), или даже непристойной, или — если назвать по-русски — охальной:

Этот взгляд для меня

Горячее огня!

Этот взгляд, этот взгляд

Ее Светлости!

На меня этот взгляд

Устремлен, говорят,

И стремлюсь я в объятия к ней,

Где еще горячей,

Где еще горячей… — посему мы даем ее в смягченном переводе.

Не обращая на глас хулы никакого внимания, Каролина по-прежнему переживала волнующие моменты «под стеганым одеялом» месье де Меттерниха, «в надежде, — как нам сообщает в свойственном ей претенциозном стиле мадам де Салль, — отдавая свою „драгоценность“, получить взамен корону».

Становясь любовницей австрийского дипломата, Каролина стремилась обеспечить за собой дружбу Австрии.

Еще более пессимистка, чем мадам Императрица, которая говорила с улыбкой: «Если только это продлится!» — Каролина хладнокровно предвидела развал империи, исчезновение Наполеона и падение с головокружительной высоты семьи Бонапартов.

Ее план был прост: получить от своего брата королевство и удержать его после падения режима благодаря поддержке Австрии. Месье де Меттерних не обманул надежд Каролины; как сообщает нам мадам де Ремюза, «он действительно привязался к мадам Мюрат и сохранил это чувство, что позволило ее супругу довольно долго удерживаться на неаполитанском троне».

Ежедневно Каролина принимала месье де Меттерниха в своих апартаментах и, приведя себя в состояние боевой готовности, добросовестно отрабатывала свой долг дипломату, действовавшему в интересах ее супруга.

Муж, естественно, закрывал глаза. Правда, он к тому же был в то время увлечен одной из дворцовых прелестниц, которая давала ему доказательства своей любви на ковре — «постель была слишком тесна для бурных объятий ретивых любовников».

Держа, так сказать, в руках австрийского посла, Каролина обеспечила себе поддержку Маре, начальника императорской канцелярии, и Фуше, министра полиции. Оставался месье де Талейран, министр иностранных дел. Великая герцогиня была ловкая штучка. Она сумела войти в узкий круг друзей этого «хромого черта», улыбалась его «бонмо», аплодировала его анекдотам, умоляла его рассказать сто раз слышанную историю и — стала его другом.

Когда она почувствовала уверенность в себе, то немедленно перешла в атаку. Отношения перешли в более серьезную фазу. «Мадам Мюрат, — пишет мадам де Ремюза, — дала понять Талейрану, что она завидует своим братьям, получившим в дар троны, в то время как она сама чувствует в себе достаточно ума и силы, чтобы держать скипетр; она прямо попросила его содействия. Месье де Талейран в ответ высказал некоторые сомнения в уме Мюрата; он даже пошутил на его счет, и мадам Мюрат его шутки не рассердили. Она просто заявила, что вполне сможет править сама…»

И Талейран не смог отказать женщине, которая во всех парижских салонах цитировала его каламбуры, называя его при этом умнейшим в мире человеком. Он обещал ей поговорить с императором и убедить его одарить Мюрата каким-нибудь скипетром. Скипетром, который будет крепко держать белая ручка Каролины.

Талейран после этого разговора оживился, глаза его блестели удовольствием; кто-то из друзей спросил его о причине:

— Я только что беседовал с герцогиней Бергской, — ответил дипломат.

— И что же?

Талейран покачал головой с видом знатока:

— Голова Макиавелли на теле очаровательнейшей женщины!

В устах Талейрана это прозвучало как наивысший комплимент.

Пока великая герцогиня Бергская занималась серьезными делами и успешно устремлялась к своей цели, Жозефина продолжала развлекаться для собственного удовольствия. В своих адюльтерах она не пренебрегала самыми скромными из подданных. Так, в августе она выбрала себе молодого полковника кирасиров, красавца Фредерика де Баркхейма, и роман продолжался до конца года. Проявляя необычный пыл, она каждый день увлекала Фредерика к себе и просто изнуряла его ласками.

Бедняга, которому в то же время приходилось и нести свою службу в полку, начал опасаться за свое здоровье и покинул Фонтенбло.

Тогда императрица обратила свой страстный взгляд на молодого немца двадцати восьми лет, Фредерика-Луи, герцога Мекленбурга и Шверина. Хотя ей было в то время уже сорок пять лет и она начинала увядать, Фредерик-Луи страстно в нее влюбился, и стал ее любовником.

Любовная история Жозефины немного ослабила те «родственные» узы, которые связывали этот Двор. Что ни говори, это был один из самых спаянных дворов Европы. Родственники, хотя бы и незаконные, питали друг к другу пылкие чувства.

Наполеон был мужем Жозефины, которая была метрессой Мюрата, жена которого стала любовницей Жюно, мужа одной из бывших любовниц Императора.

Далее: любовником Каролины Мюрат был месье де Меттерних, метрессой которого стала вскоре мадам Жюно, а после нее мадам де Салль, любовница герцога Мекленбурга и Шверина, который стал любовником Императрицы, жены Наполеона, которого она обвиняла кровосмесительной связи с Каролиной…

Таковы были нравы этого восхитительного Двора.

«Он чрезмерно любил свою семью».

Мишле

Наполеон распоряжался развлечениями в Фонтенбло на свой особый манер.

Открывая бал, он становился посредине зала, окидывал всех строгим взглядом и затем командовал отрывистым голосом, как будто бросая солдат в атаку;

— Ну, что ж… Развлекайтесь!

Конечно, атмосфера возникала натянутая. Несколько пар, повинуясь приказу, начинали прилежно танцевать, но в их фигурах выражались страх и смущение. Царило молчание, молодые девушки пунцовели от смущения, дамы выдавливали жалкие улыбки, мужчины, боясь привлечь к себе внимание императора, опускали глаза долу, музыканты, опасаясь сфальшивить, дрожали от страха.

Все это неимоверно раздражало императора.

— Что за унылая картина! Ведь я приказал им веселиться.

Однажды месье де Талейран возразил ему с улыбкой.