Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства - Ян Карский

Вот так выглядело подпольное польское государство зимой 1941/42 года.

За границей видные политики, польские и зарубежные, часто спрашивали меня, насколько оправданы будут столь суровые меры наказания коллаборационистов, если война затянется надолго, а нацистский террор еще ужесточится. У меня никогда не было никаких колебаний на этот счет. Как бы ни разворачивались военные события и каких бы жертв ни требовала тактика тотального сопротивления, она должна оставаться неизменной. В дальнейшем мы в Польше стали замечать, что другие страны порой не придают значения тому, что нам пришлось выстрадать и на какие жертвы пойти. Об этом с горечью говорили, об этом писали подпольные газеты, это обсуждалось в правительстве. Несмотря ни на что, мы прилагали все силы и пускали в ход любые средства, жертвовали жизнью отдельных людей и даже всего народа в целом ради победы демократической коалиции, и нас оскорбляло то, что другие страны, боровшиеся не так ожесточенно, как Польша, и даже поддерживавшие отношения как с демократами, так и с фашистами, «отделались» легче, чем мы.

Правила подполья запрещали долго проживать в одном и том же месте. Так что я не удивился, когда мне приказали сменить адрес. Приказ был срочный — в доме, где я жил, гестапо арестовало какую-то женщину. Кто она и за что ее арестовали, я не знал, но к этому происшествию отнеслись как к тревожному знаку. Я скрылся. На новом месте я не стал заполнять анкету и жил без регистрации, продолжая слушать радио. Со своим предыдущим хозяином я поддерживал связь — обычная хитрость подпольщика, почуявшего, что к нему подбирается гестапо. Когда нацистская полиция брала кого-нибудь под подозрение, она узнавала его адрес в жилищных службах и приходила за ним среди ночи. А подпольщик, сменив жилье, мог узнавать у хозяина своей официальной квартиры, являлось ли по его душу гестапо. Это меня и спасло. Через пару дней после переезда мне сказали, что приходили двое гестаповцев и спрашивали меня, называя фамилию, которой я тогда пользовался. Значит, нужно менять и документы.

В Кракове мне повезло. Всех, с кем я прежде жил, арестовали, я же успел скрыться. Потом я зарегистрировался в доме, принадлежавшем жилищному кооперативу, не ликвидированному немцами, под видом агента по торговле книгами, и одновременно снял комнату у одной пожилой дамы. Сделал я это под предлогом, что помимо основного занятия торгую картинами, для хранения которых нужно место. В этой комнате находился мой радиоприемник.

Управлял кооперативом Тадеуш Келец[112]. Я знавал его еще в школе в Лодзи и был уверен, что он меня не выдаст, даже если сам не участвует в Сопротивлении. Это был необычный, блестящий, великодушный человек, самоотверженно и неустанно воплощавший в жизнь свои идеи.

Каждый из нас был убежден, что другой состоит в Сопротивлении. Тадеуш угадал это просто потому, что я зарегистрировался под чужим именем. А я понял, что Келец из наших, потому что он всегда был прекрасно осведомлен о последних событиях, много знал о методах гестапо и владел информацией, которую, кроме как в подполье, почерпнуть было негде. Главное же — у тех, кому доводилось иметь дело с конспирацией, быстро вырабатывается особый «нюх», инстинкт, позволявший распознать собратьев. Однако за все то недолгое время, что мы прожили вместе, ни он, ни я не открыли себя и не задавали друг другу вопросов.