Источник - Джеймс Миченер

В сумерках в лагерь, обливаясь потом, прибежал дозорный и сказал Цадоку:

– Из вади поддувает легкий ветерок.

Цадок позвал Эфера. Они вдвоем обогнули город и убедились, что разведчик был прав. С севера начал дуть дразнящий ветерок. Он был еще не в силах качать ветки, но листья оливковых деревьев уже шелестели. Стратеги вернулись в лагерь и предались молитве.

На следующий день появились ясные приметы, что «пятьдесят» уже проходят. Птицы прежде в сонном забытьи прятались в кронах, теперь принялись ловить пчел, порхая меж стволами, оживились и мулы, которые до этого хотели лишь неподвижно стоять в тени, забывая даже о еде. На пути, что вел в Дамаск, возник пыльный смерч, он неторопливо, как старуха с корзинкой яиц, полз по дороге. Звуки, доносящиеся из-за стен, дали понять, что и город стал оживать.

– Завтра утром, – предсказал Эфер, – хананеи захотят снова пустить в ход свои колесницы.

А на закате Цадок сообщил:

– Завтра будет сильный ветер.

Этой ночью четыре группу ибри собрались перед алтарем, и патриарх благословил их:

– Наша судьба в руках Эль-Шаддаи, всемогущего бога. С давних времен он ведет нас в битвы. С вами, воинами неслыханной отваги, которые выйдут к воротам, будет Эль-Шаддаи. Когда вы кинетесь в бой, он расчистит вам путь. – Бог ибри не был равнодушным божеством, который всегда оставался над схваткой. Полный решимости принести победу, он горел боевым пылом, как и его воины. – Когда этой ночью вы станете отходить ко сну, – добавил Цадок, – помните, что мы знавали и худшие времена. Когда мы, умирая от жажды, пробивались сквозь пустыню к востоку от Дамаска, Эль-Шаддаи спас нас. И пусть к вам придет память об этих днях и придаст вам смелости. – По приказу Эль-Шаддаи ветер усилился, хананеи за стенами города взбодрились. Они были полны желания еще раз бросить колесницы против этих глупых ибри, которые никак не могли понять, что им не стоит толпами собираться перед воротами.

В долгой истории этого народа он не раз оказывался в тяжелейших ситуациях, когда только чудо могло спасти его; бывали времена, когда просто мужества было недостаточно. И непредубежденный наблюдатель, оценивая ряд таких моментов, которых за три дюжины столетий скопилось более чем достаточно, с трудом мог объяснить, что лежало в основе таких чудес. Было ли то предназначением народа или же случайностью? Или же вмешательством такого бога, как Эль-Шаддаи? Но мало какое событие так поддавалось объяснению, как то, что имело место ветреным утром лета 1419 года до нашей эры.

За стенами города, который выдержал множество осад и штурмов, защищенного могучими стенами и крутыми гладкими склонами, что отбрасывали египтян и аморитов, ждали четырнадцать сотен сытых и хорошо вооруженных хананеев, в поддержку к которым с окрестных полей пришли еще пятьсот крестьян. В их распоряжении было железное оружие, лошади и колесницы, противостоять которым ибри были практически не в состоянии. Им противостояли менее семисот плохо вооруженных ибри. Их возглавлял длиннобородый старец, который боялся войны. Едва только придя в город, он выразил желание заключить мир чуть ли не на любых условиях.

Когда ветер усилился, четыре группы ибри приступили к действиям. Самая крупная из них собралась перед стенами города, делая тщетные попытки вскарабкаться по гладким каменным склонам, но среди них скрывалась вторая группа, сорок решительных и отважных юношей, готовых к смерти. Они знали, что если хотя бы пятеро из них ворвутся в город, то гибель остальных будет оправданна. У той части стены, ведущей к источнику, которую захватили ибри, ждала третья группа – двадцать бойцов, знавших, что столкнутся с серьезными препятствиями, когда будут пробиваться к сторожевым воротам. И, припав к крутым склонам вади к северу от города, ждала четвертая группа, состоящая из Эфера и тридцати одержимых юношей, готовых преодолеть крутой уклон и взобраться на стены, неся с собой горшки с пылающими угольями. План этот был чистым сумасшествием, и только чудо могло принести ему успех.

Правитель Уриэль, глядя вниз на участок под стенами, который он и хотел увидеть, убедился, что ибри ведут себя именно так, как он и ожидал.

– Они продолжают клубиться перед воротами, – удивленно отметил правитель. – Поднять хеттов!

Колесницы выехали на боевые позиции, и воины, вооруженные мечами и палицами, стали занимать в них места» Ворота распахнулись, и страшные машины смерти с грохотом понеслись вниз по насыпи; хетты гнали перед собой растерявшихся врагов, но, едва только последняя колесница миновала ворота, второй отряд ибри взбежал по насыпи и ворвался в лабиринт узких улочек за воротами. Здесь их остановили цепные заграждения, и они стали мишенями для стрел лучников на башнях.

– К главным воротам! – раздался на улицах призыв предводителя хананеев, когда они увидели, что пойманные в ловушку ибри стали забрасывать город пылающими факелами. Завязался отчаянный бой. Из дверей, ведущих в дом правителя, появился молодой Зибеон с мечом в руках. Он рубил и убивал братьев своей жены. На башнях другие хананеи раз за разом натягивали луки, стрелы которых били с ужасающей силой. Казалось, что вторая часть операции полностью провалилась, ибо никто из ибри не смог пробиться в город, и многие из них пали тут же у ворот, став жертвами своих же пылающих факелов.

Тем не менее, эта вылазка добилась своей главной цели, поскольку стянула к себе стражу со всего города, и, когда третий отряд ибри начал пробиваться сквозь туннель, он встретил куда более слабое сопротивление, чем предполагалось. Узость туннеля позволяла драться плечом к плечу лишь двум бойцам, и, когда они падали под ударами врагов, другая пара, перебравшись через тела павших, занимала их место. Наконец девять человек достигли сторожевых ворот, сорвали их с петель, и прежде, чем растерявшиеся хананеи позвали подмогу из боя у главных ворот, четверо ибри, взобравшись по веревкам, перемахнули в город. В это же время еще трое ибри проскользнули к конюшням, из которых доносилось ржание коней, слишком старых, чтобы мчать колесницы.

Оказавшись на стенах, захватчики дали сигнал Эферу, ждавшему в вади, и рыжий предводитель первым вскарабкался по веревкам, сброшенным со стен, неся с собой полыхающий пламенем горшок. К нему присоединились остальные, и в этот момент трое героических ибри, которые остались в живых в жестокой схватке у главных ворот, тоже неся с собой огонь, прорубили себе путь в город, и в этой его части тростниковые крыши домов тут же занялись пламенем. Эфер, зарубив одноногого стражника-хетта, пробился к конюшням, заполненным сеном, и поджег стойла. Остальные ибри швыряли свои горшки в стены конюшни, и вскоре языки пламени встали над городом, в котором правитель Уриэль собрал множество лошадей. Старые кобылы, оставшиеся в стойлах, жалобно ржали, и горожане кинулись к цистернам, готовые заливать полыхающее пламя питьевой водой.

Через несколько мгновений ветер, посланный Эль-Шаддаи, разжег множество очагов пожара в обреченном городе. Жар был настолько силен, что глиняные кирпичи раскалялись докрасна, словно город пожирал яростный Молох. Известковые швы рассыпались порошком, а неоконченная посуда на гончарных кругах обретала в огне такую крепость, что и двадцать шесть столетий спустя ее черепки могли рассказать о постигшем город бедствии. По мере того как пламя перекидывалось с одной сухой крыши на другую, город превратился в гигантский насос, который пожирал весь воздух, и женщины, кидавшиеся к детским колыбелькам, погибали на месте. Они умирали без мук и даже сохраняя красоту, словно какой-то благородный бог остановил для них течение времени, но тут подбирались языки пламени, все взрывалось огненным шаром, и женщина исчезала. Все сгорало и испарялось – одежда, вода, запасы зерна и пищи на случай голодных дней, да и сама человеческая жизнь.