На трудных дорогах войны. В борьбе за Севастополь и Кавказ - Константин Деревянко

Для молодого наркома ВМФ Кузнецова Исаков был сущая находка, он постоянно опирался на своего начальника штаба! Все важное на флоте было сделано ими в содружестве. Они во многом дополняли друг друга, но у них было немало сходства. Это был счастливый и крепкий сплав всего, что было талантливого тогда в верхах. Я имею в виду, конечно, и адмиралов Галлера, Левченко, Алафузова, и политического руководителя флота Рогова. Иван Степанович Исаков – огромной выдержки человек и не позволял себе бурных наскоков. Очень пытлив и в деловых беседах добирается до глубины вопроса. Дельное схватывает на лету. Весьма общителен. Когда командир 2-й бригады подлодок М.Г. Соловьев пригласил нас к обеду, то за столом Иван Степанович показал себя приятным собеседником и располагал всех непринужденному разговору.

На переходе в Поти Исаков постоянно задавал мне вопросы по службе и делился своими впечатлениями о наших сухопутных горестях – он высказал мысль, что дела в горах приняли непредсказуемый характер. По пути мы зашли в реку Хоби, а в ней и ее притоке Циви помимо двух бригад кораблей – тральщиков и торпедных катеров – уймища недостроенных кораблей и судов: до ста единиц. Глянув своим опытным глазом на обширную акваторию обеих рек и озера, из которого вытекала Циви, с глубинами до 8 метров, он воскликнул: «Вот где можно строить пункт базирования кораблей среднего и малого водоизмещения!». Ему настолько понравилось это место, что он тут задержался на лишний час и побеседовал с кобригом тральщиков контр-адмиралом В.Г. Фадеевым.

В Поти Исакова встречал комфлот Октябрьский. Похоже – по уговору. Они уединились и приказали дать им морские карты большого масштаба районов Поти, Очамчира и Сухуми.

Через два часа комфлот пригласил командира базы и меня. Как за это время резко изменились у обоих выражения лиц, здесь состоялся какой-то волнующий разговор. Начал Октябрьский. То, что я услышал, сейчас страшно вспоминать.

– Мне тяжело вам об этом говорить, но надо реально смотреть на события в горах. Обстановка на южных склонах Главного Кавказского хребта, по нашей оценке, да и армейских товарищей, настолько опасная для нас, что никто не может поручиться за благополучный исход боев. Противник может прорваться к Поти и Батуми, и флоту конец. Мы не имеем права забывать исторические события 1918 года, когда по указанию советского правительства у Новороссийска был затоплен Черноморский флот. И в наше время есть прецедент, который хорошо знает Иван Степанович…

– Да, когда наше положение под Ленинградом оказалось отчаянным в прошлом году и враг мог захватить Балтийский флот, мы получили в Ленинграде, где я был представителем Наркомата ВМФ, директиву за подписью Сталина и наркома Кузнецова с приказанием подготовить к уничтожению корабли Балтфлота. И так план командованием Балтфлота был разработан. Он не был задействован, так как положение у Ленинграда стабилизировалось. Нечто похожее должно быть сделано и у вас.

– Чрезвычайная обстановка, – продолжал Октябрьский, – не должна застать нас врасплох, мы будем биться до последнего, но должны быть готовыми к худшему и действовать организованно, без паники. О самом плане позабочусь я, а командиру и начальнику штаба базы подобрать места затопления кораблей, базирующихся в Главной базе, и в восемь утра доложить на картах. Глубины затопления – не более 100 метров. К работе допускаются только двое – командир и начштаба базы. И ни слова ни с кем. Начштаба не задерживаю, может приступать к работе.

Приказав своему заместителю С.П. Петрову править штабными делами, я заперся у себя, отключив все телефоны, кроме прямого к ОД базы и к командиру базы. Но я был настолько потрясен сказанным нашими руководителями и самим поручением, что в течение часа не мог приступить к работе. То, что в эти дни, как результат размышлений о наших неудачах в боях за Кавказ, робко подступало к моему сознанию жестокой военной необходимостью, и я гнал эту мысль, считая такое преждевременным, необоснованным, сейчас было облечено в приказ командующего флотом, согласованный с первым заместителем наркома.

Впервые в своей военной службе я с отвращением приступал к выполнению приказа начальника, да еще глубоко мною уважаемого, чьи приказы мною почитались как непогрешимые и неоспоримые. Они оба только что встречались с командующими фронтом и 46-й армией, и они лучше моего знают положение в горах. Да им и дано видеть дальше и глубже моего. Поэтому – долой эмоции и к работе. Да ведь и речь-то идет всего-навсего о бумажном деле, о первых исходных данных для плана, который, может, не придется выполнять, даже составлять. И все-таки…

Изучив по лоции и на картах прибрежные районы базы, я остановился на одном: от Очамчира до устья реки Ингури, что севернее Поти и Хоби. И запасной вариант: между Поти и Батуми. И начал на картах крупного масштаба наносить ненавистные мне окружности, означавшие, что здесь должен быть затоплен линкор, а здесь – крейсера, эсминцы, подлодки, тральщики, торпедные катера, катера-охотники, суда… Даже сейчас, почти полвека спустя, пишу об этом с содроганием в сердце.

Под утро я доложил командиру базы о выполнении задания. Он согласился с моими предложениями. Далась мне эта ночь, как никакая другая. Даже расставание с Одессой и потеря Севастополя не так больно по мне ударили, как эти черные замыслы против корабельного Черноморского флота.

В восемь утра, как было назначено, Исаков и Октябрьский рассмотрели предложения и утвердили их. Комфлот приказал хранить эти карты в моем личном сейфе. И хорошо… Нет, это слабо сказано. Это наше счастье, что этим страшным планам не суждено будет сбыться. И это сделали наши героические бойцы, сражавшиеся в южных предгорьях Кавказа. Слава им!

Но это будет потом. А сейчас надо сказать суровое слово тем, кто безответственно отнесся к своему долгу, к выполнению приказа наркома обороны СССР номер 22 и позволил врагу опередить нас и беспрепятственно, без сопротивления захватить наши перевалы, что совершенно можно было исключить при своевременном принятии надлежащих мер оборонительного характера.

Конечно, директива Ставки от 20 августа об укреплении обороны перевалов Кавказского хребта оказалась запоздалой – тут Генштаб задержался с ее изданием. К этому времени противник уже был на перевалах и 21 августа поднял свой флаг на Эльбрусе.

Но разве военный человек имеет право ожидать приказа изготовиться к бою, если противник угрожает объекту, который тебе поручено защищать прежними директивами и планами обороны?

К тому же был уже хороший прецедент. Как только немцы устремились от Дона на юг, 44-я армия сразу, в первых числах августа, была выдвинута на Терек. Почему же не был одновременно отдан приказ другой, соседней слева, 46-й армии, подчиненной непосредственно командующему фронтом, немедленно занять оборону перевалов, еще в начале августа? По недомыслию считалось, что каменный щит хребта сам по себе является преградой. И позже Ставка укажет на это вредное и опасное заблуждение.

В потере перевалов, приведшей к кризису в обороне Главного Кавказского хребта и создавшей угрозу потери Закавказья и Черноморского флота, что привело бы к выступлению Турции против нас, безусловно повинно прежде всего командование Закавказским фронтом – оно должно было вести разведку противника, устремившегося к Закавказью, и своевременно отдать приказ на выдвижение армии на перевалы. Генерал В. Тюленев в своих воспоминаниях признает вину свою лично и своего штаба. Он писал в своей книге «Крах плана «Эдельвейс» (с. 56, 57): «В захвате врагом перевалов немалая вина командования и штаба Закавказского фронта, опрометчиво решивших, что перевалы сами по себе недоступны. 46-я армия неправильно организовала оборону перевалов и попросту “проспала” их. Врага надо было встречать на склонах, а не ждать, когда он поднимется».