Синдром Гоголя - Юлия Викторовна Лист

тебя сразу примут. Как приедем в Москву, расскажем эту историю, что с нами здесь приключилась, тебя тотчас же в пионеры и запишут.

– Правда?

– Правда.

– А в поход возьмут? С палатками и костром? Туда только храбрых и дисциплинированных берут.

– Таких храбрых девочек на свете еще поискать! Я так вообще впервые встречаю. Но мне нужно, чтобы ты еще немного поохраняла Асю.

– Зачем? – нахмурилась девочка. – Она тебе что, понравилась? Ты что, в нее втюрился?

Константин Федорович поднял на девочку строгий взгляд, но не ответил, стиснув зубы. Как это у детей все легко удается облекать в слова. Любой необъяснимой, тонкой субстанции они дают нехитрое именование. «Втюрился»! Вот как все надо было вчера себе объяснить, а он-то мучился, искал подходящий термин из медицинских учебников.

– Да неужто! – Она даже винтовку отставила к стене. – Ты мне эти глупости слезливые брось. У тебя мамка есть! И все. Ни на каких Асенек глядеть негоже. Ишь чего удумал – втюриться.

– Майя, попрошу не изъясняться на темы, вас никоим образом не касающиеся, – холодно отрубил Грених. – Тем более в таком тоне.

Девочка, уже успевшая привыкнуть, что папенька ей все дозволяет, никогда не бранит, всегда ласков и чуток, от посягательств других злых дядек оградил, вдруг опешила от его ледяного тона. Глаза Майки налились крупными бусинами слез, губы вытянулись в тоненькую ниточку, она задрожала, с силой сжав кулаки.

– Я тебе не сказал, – тихо начал Грених. – Мамы у нас нет.

Майка побелела еще сильнее.

– Как нет? Как это нет?! Она что, в Москве нас не ждет?

– Она в том поезде погибла. Разве… тебе не сообщил никто? – с трудом выговорил Грених, виновато глядя под ноги.

– Я же выжила! Почему она – нет?

Все это время тяжелую, гнетущую тему смерти жены он обходил стороной. Он давно истер из памяти ее лицо, имя, чувства. Порох и пепел легли прочным саваном поверх погребенных в глубинах души воспоминаний. И теперь вынимать это из-под толщи лет – все равно что производить эксгумацию.

Но на него смотрела живая девочка, выжившая дочь, его дочь.

Она с минуту стояла, мелко дрожа от злого напряжения, глядя исподлобья с немой укоризной, а потом вдруг неожиданно бросилась ему на шею и расплакалась. Быстро сообразив, как это свойственно детям, выросшим на улице, что нужно поспешить исправить свою ошибку, стала монотонно просить прощения и неумело что-то объяснять.

– Я думала, вот только маменьку и папеньку обрела, еду домой, думала, маменька там ждет, а ты такое говоришь, – всхлипывала Майка через каждое слово.

Грених остро чувствовал, как она боится вновь остаться одна. Она уже привыкла к опеке, успела за это время, хоть и короткое, понять, что такое, когда рядом родной человек.

Он и сам испугался своей строгости. И ему стало невыносимо стыдно перед дочерью за то, что он не умеет дать ей отцовской любви, которую она уже боялась потерять. Он не хотел и ранить ее лишними объяснениями, наивно полагал, что никогда не придется рассказывать о той трагедии. Ведь только-только нашел тонкие ниточки, что их связывали, нашел, как с ними управиться. А это дало немало положительных результатов. Майка с каждым днем становилась покладистее, мягче. Невзирая на неисправимую тягу делать все по-своему, она проявляла чуткость и не доводила свое баловство до невозможности. А порой была не по-детски терпелива. Пока Грених валялся в постели, приходя в себя после отравления, не натворила никаких бед, напротив, отправилась в дом к председателю и все время заботливо приглядывала за бедной девушкой. И все чаще просьбы отца исполняла без пререканий и упрямства. И все потому, что он успел ей стать дорог.

– Все же вернемся к тому, с чего начали. Мне нужна твоя помощь, – сказал он, когда Майка перестала всхлипывать и лишь тихо утирала грязными кулачками глаза. – Одно дело осталось незавершенным.

– Какое?

– Скажу тебе, но пообещай дожидаться меня здесь.

Майка прищурила один глаз; на ресницах все еще блестели слезы.

– Сначала скажи, какое дело, а уж потом обещания требуй.

– Мне нужно пойти посмотреть фабрику.

– Эй! Ты ведь обещал меня туда взять. Помнишь?

Грених вздохнул.

– Ты что, нарушишь свое обещание? – Майка уперла руки в бока. – Ты сказал: «даю слово»! А когда дают слово, назад его брать нельзя!

– Иногда приходится нарушать обещание в целях безопасности. Раньше эта фабрика была просто рядом построек, а теперь это, кажется, засада убийцы. А может, и буйнопомешанного. Поэтому тебе лучше отказаться от мысли туда ходить.

– А почему бы и тебе не отказаться от этой мысли? – презрительно и нараспев произнесла девочка.

– Потому что я – врач и, возможно, убийца или буйнопомешанный – это пациент, который сейчас нуждается в лечении. Вот поймаем его, тогда дело можно считать завершенным. – Грених взял винтовку и протянул ей. – Без надобности не балуйся с этой штукой. Куда пошел – никому не говори. Чуть что – буди Асю, прячьтесь.

Майка поджала губы, демонстративно отвернулась, выдернула из его руки ружье и отправилась в дом.

В качестве снаряжения, кроме часов и электрического фонарика, у Грениха ничего не имелось. Это было весьма легкомысленно – идти без оружия в такую глушь, в заброшенные корпуса, где засел не то преступник, не то больной, а не то и вовсе упырь. Но винтовку он предпочел оставить девочкам.

На минутку он заглянул в гостиную, где все еще крепким сном спала Ася, а Майка, обняв колени, сидела на ковре, обиженно уставившись в одну точку.

Константин Федорович подмигнул ей, задержал взгляд на Асе, еще раз с грустью подумав, что она ему едва не в дочери годится, и вышел, двинувшись по проселочной дороге, которая вела к воротам фабрики.

Дорога была не из коротких. Грених потонул в раздумьях. Над ним с гулким гоготом летели на юг гуси, дважды набегала тучка, пыжилась и рассеивалась, а где-то со стороны леса ветер приносил приглушенный лай охотничьих собак и далекие уханья ружейных выстрелов.

Пролетел час, солнце успело значительно переместиться к лесу, боком зацепившись за его острые штыки. Вдали показались заветные кирпичные стены с виду неуклюжего и какого-то несоразмерного нагромождения построек разной высоты и ширины. Фабрика возникла не в один год, в течение полувека она множество раз достраивалась и обрастала все новыми сооружениями.

Наконец перед ним вырос сросшийся сиамский близнец торца главного корпуса: тот же пузатый брат слева, кособокий уродец – справа, та же каланча-сестрица меж ними.

Обойдя забор кругом, Грених нашел ворота – деревянные, выкрашенные зеленой масляной краской. Под воздействием сырости и солнца