Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

Он послал ей улыбку. Светскую, милую, чуть утомленную. Рассчитанную до миллиметра.

— Боюсь, предположения твои ошибочны.

— Вижу, ты довел эту свою улыбку до полного совершенства, — она взирала на него сверху вниз с насмешливым восхищением. — В чем еще ты прибавил мастерства за эти годы?

Он издали наблюдает за Ириной Ясенович — та стоит у кафедрального собора Сорренто: темные очки, сандалии на плоской подошве, мини-юбка из набивной ткани. Девушка рассматривает витрину одежного бутика на Корсо Италия, а Макс стоит на другой стороне улицы до тех пор, пока Ирина не отправляется дальше — к площади Тассо. Он следит без конкретной цели: хочет просто незаметно понаблюдать за ее действиями теперь, когда обнаружилось, что она тайно связана с командой Соколова. Вероятно, им движет обыкновенное любопытство. Желание подобраться поближе к узлу интриги. Нечто подобное ему уже удалось проделать в отношении Эмиля Карапетяна, когда после завтрака встретил его в одной из гостиных — погрузив в кресло свои обширные телеса, тот сидел с пачкой газет. Все выяснилось в обмене приветствиями и замечаниях о погоде и кратчайшей беседе о возможном развитии матча; причем Карапетян, развернувший на коленях газету, отвечал если не односложно, то скуповато и неохотно и вообще был явно не склонен ни к каким разговорам с этим седоватым, воспитанным и элегантным джентльменом с чарующей улыбкой, состоящим, судя по всему, в давних дружеских отношениях с матерью его воспитанника. Когда же Макс поднялся и позволил наконец собеседнику уткнуться в газету, он смог сделать единственный вывод: армянин слепо верит в превосходство своего подопечного и, каков бы ни был исход матча в Сорренто, ни минуты не сомневается, что через несколько месяцев чемпионом мира станет Хорхе Келлер.

— Он играет в шахматы будущего, — подвел итог Карапетян, и это была самая пространная его тирада за все время разговора. — По сравнению с тем, что он делает за доской, от оборонительного стиля русских явственно несет нафталином.

Карапетян — не предатель, пришел к выводу Макс. Он не из тех, кто продаст своего ученика за тридцать советских сребреников. Тем не менее шофер доктора Хугентоблера и на собственной шкуре, и по опыту ближних знал, как тонки и непрочны нити, которые удерживают человека от измены и обмана. Дело главным образом в том, что предатель, раздумывая над своим решением, получает некий последний толчок — причем со стороны человека, которого намеревается предать. Никто не застрахован от этого, едва ли не с облегчением думает Макс, шагая по Корсо Италия на почтительном расстоянии от невесты Хорхе Келлера. Кто способен сказать, глядя в глаза своему отражению в зеркале: «Я не предавал никогда» или «Я не предам никогда»?

Девушка садится за столик в кафе «Фаусто». После недолгого размышления Макс с независимым видом подходит, заводит разговор. Но перед этим незаметно осматривается. Не потому, что ищет советских агентов, прячущихся за пальмами, — нет, подобные предосторожности давным-давно вошли у него в полезную привычку и стали машинальными. Если у старого волка стерлись клыки и хвост облез, думает он с горьким и извращенным юмором, это еще не значит, что территория, где он охотится, оскудела на неприятные неожиданности.

Едва ли здесь пригодится мне навык общения с юными женщинами, думает он, садясь. Другое поколение. И в ожидании заказанного негрони он болтает о всякой всячине, разглядывая голые коленки.

— В Сорренто прекрасно… А в Амальфи не доводилось бывать? А на Капри? — Испытанные, без промаха бьющие улыбки, любезные повадки, тысячекратно проверенные и отработанные. — В это время года туристов там поменьше. Рекомендую и ручаюсь — не пожалеете.

Писаной красавицей ее не назовешь, еще раз убеждается он. Но и отнюдь не дурнушка. В самом деле очень молода. Пленяет скорее свежестью, нежели чем-то другим. Привлекательность двадцатилетних действует на тех, кто склонен поддаться очарованию юности. Ирина сняла темные очки — несуразно огромные, в белой оправе — и теперь видно, что глаза, выразительные и большие, подведены черным — вот и вся ее косметика. Волосы собраны в хвост и перехвачены широкой лентой того же цвета и в том же стиле «поп-арт», что и платье. Подвижное, легко меняющее выражение лицо сейчас любезно и приветливо. Шахматы не влияют на характер, делает вывод Макс. Ни на мужской, ни на женский. Мощный интеллект, математический склад ума, великолепная память прекрасно сочетаются с безразлично-светской улыбкой, с бесцветной речью, с пошловатыми ужимками. Шахматисты не выделяются умом среди остального человечества, вспоминает он слова Мечи Инсунсы, сказанные дня два назад. Просто у них другой ум. Их приемники работают на другой частоте.

— Представить себе не мог, что из Мечи получится такая заботливая мать, — говорит Макс, пуская пробный шар. — Я запомнил ее совсем другой.

Ирину, кажется, заинтересовали его слова. Подавшись вперед, она ставит локти на стол — между ними в стакане с кока-колой плавают кубики льда.

— Вы давно не виделись с ней?

— Много лет. А дружим с незапамятных времен.

— Какой счастливый случай свел вас в Сорренто.

— По-настоящему счастливый.

Официант приносит ему коктейль. Макс подносит стакан к губам, а девушка смотрит на него с нескрываемым любопытством.

— А с отцом Хорхе вы были знакомы?

— Шапочно. И недолго. Перед войной. — Он медленно ставит стакан на стол. — Первого мужа Мечи я знал лучше.

— Армандо де Троэйе? Музыканта?

— Да. Автора знаменитого танго.

— А, ну конечно. Танго.

Она глядит на конные экипажи, в ожидании туристов стоящие на площади. Кучера собрались под пальмами, в тени.

— Какой, должно быть, это был чарующий мир… Эти наряды… Эта музыка… Меча рассказывала, что вы танцевали совершенно исключительно.

Лицо Макса принимает выражение, находящееся где-то на полдороге от учтивого протеста к скромно-достойному признанию заслуги. Он научился ему лет тридцать назад, подсмотрев в какой-то картине Алессандро Блазетти.

— А какой она была в те годы?

— Элегантна. И необыкновенно хороша. Одна из самых привлекательных женщин, каких я встречал в жизни.

— Мне трудно представить ее такой… Она ведь мать Хорхе.

— А как она справляется с ролью матери?

Пауза. Ирина гоняет соломинкой лед в стакане, но не пьет.

— Думаю, что все же спрашивать об этом надо не меня…

— Она поглощает его?

— В известном смысле она его выковала. — Девушка снова замолкает на мгновение. — Без нее Хорхе не стал бы тем, кем стал. И тем, кем еще станет.

— Хотите сказать, он был бы счастливей?

— Ой нет, ну что вы… Ничего подобного. Хорхе — счастливый человек.

Макс, вежливо кивнув, отпивает еще глоток негрони. Ему не надо напрягать память, чтобы вспомнить счастливых людей, чьи жены изменяли им — с ним, с Максом Коста.