Утро под Катовице. Книга 1 - Николай Александрович Ермаков

— Ничего, скоро нас в финские леса направят, там ёлок навалом, вот и нарядим какую-нибудь! — беззаботно пообещал младший комвзвода, расслабленно развалившись напротив меня.

В половине восьмого вечера, когда за окнами вагона уже стояла ночная темень, которую разгонял только свет полной луны, висящей среди звёзд в ночном небе, поезд остановился на какой-то станции и командир взвода приказал подготовиться к выгрузке, после чего мы оделись, разобрали оружие и в таком виде сидели ещё минут пятнадцать до тех пор, когда, наконец, не раздалась команда:

— Взвод! Выгружаться по отделениям! У вагона строиться в колонну по четыре, головой к локомотиву!

Петренко немедленно продублировал:

— Отделение! По одному выгружаться! Ковалев первым! Строиться в колонну по четыре!

Услышав приказ, я подхватил винтовку и, выйдя в тамбур, соскочил на покрытую снегом землю. Здесь перрона не было, так что пришлось прыгать с высоты более метра. Отойдя метра на четыре, я скомандовал:

— Винтовку держать в руках, штык направить в сторону! Быстро отходить от вагона! — в этих условиях поранить штыком себя или соседа — раз плюнуть.

После того, как наше отделение выгрузилось, мы, почти по колено в снегу стояли на двадцатиградусном морозе ещё минут пятнадцать, дожидаясь, пока выгрузится весь личный состав маршевого батальона и будет проведена перекличка. Затем, основательно промёрзнув, наконец, куда-то двинулись организованным строем. Идти оказалось совсем недалеко, и вскоре нашу роту завели в полутемное помещение, которое, видимо, изначально было складом, а теперь использовалось в качестве временной казармы. Здесь не было ни кроватей, ни нар, вместо которых на пол были набросаны грязные матрасы из мешковины, набитые соломой. Подушки тоже отсутствовали, не говоря уже о роскоши вроде одеял или простыней. К достоинствам этого помещения можно было отнести лишь то, что здесь была плюсовая температура, да освещение, которое давала лишь единственная тусклая лампочка над входом. «Номер класса убожество минус десять звёзд», — по достоинству оценил я условия ночлега и оптимистично заметил сам себе: «Дальше будет только хуже!». Получив в распоряжение участок пола, мы составили к стене винтовки и легли на матрасы, не снимая шинелей и сапог, но так как мы все спали днём в поезде, да и сейчас ещё не было девяти часов, никто уставшим себя не чувствовал и спать желания не было. Кто-то, несмотря на то, что недавно был ужин, грыз кусок черного хлеба, кто-то негромко разговаривал. Мы же с Петренко лениво продолжили начатую ещё в поезде беседу о том куда нас занесло.

— По времени движения поезда, это может быть Ленинград или Петрозаводск, но, хотя я в местной географии не силен, названия станций, которые мы проезжали, скорее указывают на Карелию, — блеснул я дедукцией, лёжа на спине и закинув руки за голову.

— Ну да… Похоже… — не стал спорить коллега, — Получается, где-то между Ладогой и Онегой повоевать придётся.

— Получается так, — настала моя очередь соглашаться, — Знать бы ещё, как тут у них дела…

— Да какая разница! — не согласился Петренко, — Наше дело маленькое, — скажут идти — иди, скажут лежать, значит будем лежать, а если скажут стрелять, то будем стрелять!

— Так-то оно да, но не совсем, — неопределенно ответил я ему и мы немного помолчали.

Через некоторое время уже вся рота уверенно говорила о том, что мы всё-таки находимся в Петрозаводске, причем, понять, откуда эта уверенность, было совершенно невозможно, вполне может быть, что окружающие нас с Петренко бойцы передали своим соседям содержание нашей с Михаилом беседы, и так, постепенно, это предположение разошлось по казарме. Новый год в таких непрезентабельных условиях праздновать никто не стал и все уснули ещё до полуночи.

Утром нас разбудили в шесть часов, приказав строиться прямо в казарме, отбросив матрасы к стене. Здесь было хоть какое-то освещение и относительно тепло, в то время, как снаружи ещё стояла ночная темень и собачий холод. Вместе с командиром маршевой роты под лампочкой у входа сгрудились десяток офицеров, которые вызывали из строя бойцов и младших командиров, зачитывая фамилии по бумажкам и уводили их за собой на улицу.

Меня, Петренко, и ещё четверых бойцов из нашего отделения примерно в середине процесса распределения вызвал младший лейтенант с ничем не примечательной внешностью и, приказав идти за ним следом, за полчаса привел в бревенчатый барак, который внутри выглядел значительно оптимистичнее, чем наше последнее место ночлега. Тут было нормальное освещение, достаточно тепло, чтобы можно было снять шинель, однако впечатление несколько портила очевидная теснота помещения, подчёркнутая трехъярусными нарами и узкими проходами между ними. При входе в казарму дневальный доложил нашему сопровождающему, что личный состав роты находится на утренней зарядке. Отведя нас в закуток, где стояли незастеленные деревянные нары, младший лейтенант сказал:

— Сидите пока тут, скоро завтрак, потом по машинам и… — он махнул рукой показывая куда-то вдаль.

Мы сбросили шинели, поставили к стене винтовки и расположились поудобнее. Говорить было уже не о чем — за два дня пути мы уже успели наговориться — так что сидели молча. А минут через десять рота вернулась с зарядки и в тесном помещении стало не протолкнуться от снующих туда-сюда красноармейцев. Вскоре поблизости раздался звучный голос:

— Первый взвод — в столовую! — после чего часть бойцов вновь вышла из казармы.

— Интересно, а мы какой взвод? — спросил Ваня Трофимов, видимо, опасаясь остаться без завтрака.

— Скоро узнаешь, боец! Не боись, накормят! — ответил ему Петренко и наш маленький отряд вновь погрузился в молчание.

Через пятнадцать минут мы услышали команду уже второму взводу идти на завтрак, а к нам подошёл старшина — тридцатилетний мужик плотного телосложения — и спросил:

— Это вы пополнение из Горького?

На что Петренко, не вставая, ответил по старорежимному:

— Так точно!

— Пошли за мной, комроты вызывает! — скомандовал тот строгим тоном и мы все двинулись по узким проходам казарменного лабиринта.

Дойдя до двери на другом конце барака, он, постучав, вошёл, и вскоре, выглянув, позвал Петренко. Михаил пробыл в кабинете около трёх минут, и следующим вызвали меня. В тесной комнате стояло два стола, за которыми напротив друг друга и боком к двери сидели капитан — русоволосый мужчина в возрасте лет тридцати, и старший политрук — двадцатипятилетний парень с еврейской внешностью. Войдя, я вытянулся по стойке смирно и представился:

— Отделенный командир Ковалев! Отозван из резерва тридцатого декабря прошлого года!

— Лыжник, снайпер, орден Красного Знамени? — вопросительно перечислил мои регалии капитан.

— Да.

— Комсомолец? — это уже политрук.

— Да.

— Где воевал? — поинтересовался капитан, разглядывая меня, полуразвернувшись на стуле.

— Военная тайна.

— Даже