Тайна Марии Стюарт - Маргарет Джордж

– Вера, мадам, требует знаний, и я опасаюсь, что у вас нет истинного знания. – Нокс вскинул голову, словно олень-самец.

– Но я слышала и читала все, что имеет отношение к моей вере

«И молилась», – мысленно добавила она.

– То же самое делали люди, которые распяли Иисуса, мадам. Они читали закон и писания пророков, но истолковали их по-своему. Вам приходилось слышать чьи-то проповеди, кроме тех, которые читают церковники, назначенные папой и его кардиналами? – Не ожидая ответа, уже известного ему, он продолжал: – Невежественный папист не может рассуждать разумно, а хитрый папист никогда не согласится на публичные дебаты. Они знают, что не могут выдвинуть никаких аргументов, кроме карающего огня и меча и насаждения своих законов.

Мария вдруг поняла, что уже устала от него. Он совершенно не понимал ее: ни ее чувств, ни ее положения, ни ее призвания. Он хотел всего лишь устроить словесную дуэль вокруг Писания и поразить ее своей памятью, без сомнения весьма обширной. Но существовало более высокое знание, мистический опыт, идущий от сердца, который находился за пределами слов.

Тем временем Нокс начал очередную длинную аналогию с цитатами из Писания.

– Для меня вы чересчур сведущи в теологических тонкостях, – сказала она. – Но если бы мои учителя были здесь, то они могли бы устроить с вами блестящие дебаты.

«У нас тоже есть ученые педанты», – подумала она.

– Мадам! Мне бы очень хотелось, чтобы самый ученый папист, которому вы абсолютно доверяете, вдруг оказался здесь. Когда он убедится в истине, то вы последуете за ним.

Какая чушь! Только представить, как мастер Нокс обращает в свою веру аббатису Рене или ее дядю-кардинала!

Мария улыбнулась Ноксу и встала. Аудиенция завершилась.

«Когда ты в следующий раз будешь подстрекать моих подданных к неповиновению и беспорядкам, я могу изгнать тебя, – подумала она. – Я не боюсь тебя; ты всего лишь человек». Она мысленно повторила эти слова и испытала огромное облегчение.

Тем же вечером, хотя Нокс ощущал упадок сил после трудного разговора, он посчитал себя обязанным записать свои впечатления о королеве Шотландии:

«Если бы не ее гордый ум, надменные слова и сердце, закосневшее в упорстве против Бога и Его истины, я мог бы впасть в заблуждение. В беседе с ней я увидел решимость и мастерство, каких не ожидал обнаружить в особе столь юного возраста».

Это сообщение нужно было немедленно отправить его духовным и политическим соратникам, особенно его собратьям при дворе королевы Англии.

Мария видела, как свет за окнами королевской часовни померк до мутно-сапфирового оттенка, обозначавшего ранний зимний закат. Здесь, в Шотландии, в декабре начинало темнеть уже в три часа дня, и во дворе приходилось зажигать факелы. Они мерцали в синем сумраке, как летние светлячки.

Мемориальная месса по Франциску должна была начаться в четыре часа. Прошел ровно год после его смерти… один невероятный год. Поразился бы Франциск переменам, которые произошли с ней, если бы увидел ее сейчас? А имели ли место эти перемены?

Она по-прежнему носила траурное платье из черной флорентийской саржи, но обеспечила своих Марий и французов из свиты черным бархатом для второго траурного периода. Глядя на людей, собравшихся вокруг нее, она видела, что они уже подготовили свои наряды и впервые надели их. Ее домашние слуги носили одежду из черного и темно-серого сукна.

Она обвела взглядом часовню, отмечая всех, кто пришел на мессу. Разумеется, шотландские лорды отсутствовали, за исключением графа Хантли; сейчас осторожность для них была важнее, чем вера. Зато пришли два недавно назначенных посла из Савойи и Франции, а также все члены ее свиты и единственный из оставшихся Гизов маркиз д’Эльбёф.

Епископ Лесли из Росса, один из немногих католических священнослужителей в Шотландии, появился в черном одеянии и в сопровождении двух высоких юношей, несущих большие свечи в серебряных подсвечниках. Он медленно прошел к алтарю под тихие звуки панихиды.

О, эти мучительно-нежные звуки! Они каким-то образом выражали ее чувства об утраченном прошлом, пустом настоящем и одиноком будущем, о длинном коридоре времени, по одной свече на каждый год, и она шла по этому коридору, оставляя Франциска все дальше и дальше позади. Эти звуки олицетворяли слова из ее стихотворения, слова томления и сожаления. Хрупкая и пронзительная музыка трогала те уголки ее сердца, куда не могли проникнуть громкие звуки труб.

«Я неподвластна этому, – подумала она. – Назойливый шум, громогласные панегирики, церемониальные одежды… Они больше не трогают меня, но это…»

И тут несравненный головокружительно чистый голос возвысился над остальными, такой глубокий, бархатистый и печальный в своем великолепии. Он воплощал все ее печали и утолял их.

Он знает. Он понимает. Он тоже чувствует это.

Радость от осознания того, что кто-то еще мог проникнуть в эти глубины, была для нее нежданным подарком.

«Благодарю Тебя, Господи! – безмолвно воскликнула она. – Спасибо Тебе, что послал его, кем бы он ни был. Возможно, это даже не настоящий человек, но ангел».

Мария осторожно оглянулась по сторонам сквозь слезы, чтобы убедиться, что другие тоже слышат его. Она не знала, испытала ли она радость или разочарование при виде благоговейного восторга на лицах людей, слушавших таинственный голос.

После мессы Мария организовала официальный прием, отмечавший окончание первого года траура. Хотя приемный зал был обтянут черной тканью, огонь ярко пылал в камине, а столы ломились от самых изысканных «заупокойных блюд», изготовленных ее французскими поварами. Здесь были рулеты из жареного лебедя, посыпанные золотыми блестками, рыба, плававшая в заливных морях, и – единственная уступка простоте – любимое лакомство Франциска: копченый кабаний окорок из Шамбора.

Савойский посол граф Моретта беседовал с графом Хантли в конце зала. Одежда посла имела тот чудесный светло-синий оттенок, который можно найти лишь в теплых странах. Мария была очень довольна, что послы наконец вернулись в ее королевство. Английский посол Томас Рэндольф тоже обосновался здесь, хотя он, будучи протестантом, не мог присутствовать на мессе. Но французский посол де Фуа жевал какое-то пирожное и прислушивался к разговору Моретты и Хантли.

Между ними стоял… Кто, гном? Мария уставилась на необыкновенно безобразного человека, темнолицего, как обезьяна, который наклонял голову то в одну, то в другую сторону и участвовал в разговоре с двумя мужчинами. Его макушка едва доставала им до плеч.

Она приблизилась к ним и услышала нечто очень странное: говорили на двух языках одновременно, а затем повторяли сказанное по отдельности. Моретта говорил по-итальянски, а де Фуа по-французски; маленький обезьяночеловек закрывал глаза и делал гримасу, а потом повторял слова каждому собеседнику. Усилия сказывались на нем – пот градом катился по его лицу, несмотря на то что в зале было довольно прохладно. Потом Моретта и де Фуа усложнили его задачу: они начали говорить быстрее и более длинными предложениями. Коротышка выглядел так, словно был готов взорваться.