Изувеченный - Наталья Якобсон

– Вы еще придете?

– Не знаю. – Она повернулась проверить, нет ли в коридоре врачей и медсестер. Не мог ли хоть кто-то из персонала или пациентов подслушать их разговор? Другому она бы ни за что ни в чем не призналась. Но этот человек знал куда больше, чем остальные. Разум, дремлющий в изувеченном теле, располагал к откровениям. К тому же этот человек долго не проживет.

– Я любил вас, Клер, как мою единственную мечту.

Она хотела сказать, что чувствовала то же, но вдруг передумала. Лицо, мелькавшее в зеркале, внезапно показалось ей куда дороже всего на свете. Лицо садиста и демона, покрытого шрамами. Лицо ее собственной извращенной любви.

Венеция, столетия назад

Кто-то разбудил ее. Она сама не знала, отчего проснулась среди ночи. В доме было пусто и тихо. Никто не мог явиться к ней в такое время, но ощущение того, что кто-то прикоснулся к ней, было явным.

Она встала, накинула пеньюар с лентами, больше похожий на торжественное платье, и заметила, что клетка с канарейками пуста. Птицы куда-то делись, будто их переловила кошка, которой, надо признать, в доме не было. Зато на их место в пустую клетку кто-то положил свежесрезанные розы. Корделия заметила кровь на лепестках и ощутила тихое благоухание.

Как этот жест похож на ухаживание возлюбленного! Сердце встрепенулось, как птица. Мог ли Донатьен вернуться к ней посреди ночи? И если да, то почему он не остался в ее спальне?

Корделия заметила, что большое зеркало на стене разбито. От него осталась только пустая рама в человеческий рост. Осколки устилали пол под ее ногами. Кажется, на них алела кровь. Похоже, кто-то разбил стекло прямо рукой. И он был в ярости. Все зеркало разлетелось вплоть до мелких частиц.

Мог ли в дом проникнуть грабитель? Вряд ли. Корделия тотчас отмела эту догадку. Ее слишком хорошо охраняли. Донатьен нанял отличных лакеев и повара, который при его мощном телосложении легко мог выступать в роли телохранителя, когда не занимался приготовлением деликатесов. Если бы в дом проник непрошеный гость, его бы тут же выставили с побоями и дубинками. Ей нечего опасаться. И все равно она ощутила тревогу. Кругом царила тишина, как в могиле, и это было подозрительно. Ни пения канареек, ни тиканья часов, как будто жизнь вокруг остановилась. Сонное царство или мертвое царство – как ей теперь называть свой дом?

Корделия спустилась из спальни. Лестница с витыми перилами и ажурными балясинами выводила прямо в обеденный зал. Самый большой зал из нижних помещений. Камин в нем тоже был таким большим, что в нем легко можно спалить человека. Кто-то развел в нем едва заметное пламя. Оно чуть потрескивало, и отлетали искры. Одна упала прямо к ногам Корделии на мраморную ступень и опалила подол пеньюара.

– Реквием!

Это было сказано о треске пламени или о чем-то еще? Корделия подняла взгляд. Угли в зеве камина тлели мерным оранжевым свечением. Скоро они погаснут, но ощущение того, что в камине недавно что-то сожгли, останется. Ей показалось, что она уловила запах горелой плоти.

За длинным дубовым столом кто-то сидел. Его фигура смотрелась бы очень одиноко в таком большом пространстве, если бы он не напоминал сгорбившегося исполина. Корделия разглядывала его украдкой. Рваный плащ, треуголка, потертые сапоги с пряжками, колет, перевязь – все бросалось в глаза прежде, чем спрятанные в тени лицо и руки. Все же блики камина иногда падали на них. Как же сильно и безобразно он был искалечен. Скудный свет придавал его увечьям нечто дьявольское. И все же Корделия не попятилась назад, а сделала пару осторожных шагов вперед. К нему.

– Я видела, как вас казнили вчера, – тихо произнесла она. – Я это видела!

Она будто пыталась уверить в правдивости своих слов себя саму, а не его, молчаливого и мрачного. Подобного гостю из ада. Корделия осторожно приглядывалась к его мясистому лицу без клочка кожи. Он выглядел точь-в-точь как казненный вчера. Или как двойник приговоренного, если только у изувеченного могут быть двойники.

То, что она видела, ей самой казалось невероятным, но она это видела! И разве не это она хотела увидеть? В тот вечер, когда его казнили, она жалела лишь об одном, что не может подойти к нему ближе и выразить сочувствие. Да, как бы странно это ни было, но в ней тогда проснулось жгучее желание познакомиться с ним, узнать из его собственных уст, что с ним сотворили, даже ощутить его боль, если на то пошло. Она верила, что если сейчас протянет вперед руку и коснется его вывернутых щипцами пальцев, то сможет забрать у него часть его боли. Страшное желание ощутить эту боль преследовало ее уже давно. На площади она бы не смогла пробиться через охранников и инквизиторов, но сейчас он сидел здесь, если только ей это не снилось. И казалось, что ночной кошмар и иллюзия соединяются в одно.

– За что вас казнили? – тихо спросила она, и собственный голос показался ей чужим и звенящим во всеобъемлющей тишине. – Я слышала, как зачитывали приговор, но мало что поняла. То, в чем вас обвинили, ведь не было настоящей причиной.

– А ты разве меня не узнаешь? – его хриплый голос звучал так странно, будто эхо из склепа. Он старательно опускал лицо, словно стесняясь самого себя. И в то же время в том, как неподвижно он сидел, было нечто царственное. Корделия заметила, что зеркала в прихожей тоже разбиты. Перед ночным гостем на столе лежало что-то громоздкое, но она не могла рассмотреть, что. Она старательно приглядывалась к нему какую-то долгую минуту.

Потом отрицательно покачала головой. Нет, она его не узнавала.

– Нет, – произнесла она вслух.

И тут он внезапно вскочил, будто взорвался вулкан. Только это была вспышка его гнева. Абсолютно необоснованного. Ведь она его правда не знала. Корделия попятилась. Она заметила, что в руках он сжимает вертел, позаимствованный у повара. У этого вертела был очень острый конец. Им легко пронзить человеческую плоть насквозь. Она отлично помнила, как легко даже маленькие поварята могли насадить на него туши ягнят. Вот и ее сейчас можно легко прикончить, как ягненка.

Она пятилась до тех пор, пока не уперлась в край стола. А он наступал. Кончик вертела он поднес к ее горлу. Корделия попыталась отодвинуть голову как можно дальше. Острие вертела и впрямь было смертоносным.

– Значит, не помнишь меня?

Она бы еще раз отрицательно покачала головой, если бы могла двинуть шеей без опаски напороться на острие. А жуткий незнакомец жадно смотрел на ее пшеничные локоны, на бурно вздымавшуюся под кружевами грудь, на ее незащищенное горло. И неясно было, чего он больше хочет: зарезать ее или изнасиловать.

– Я не знаю вас, – прошептала она, с трудом шевеля языком. Нелегко смотреть в лицо собственному убийце.

– Правда? – Брови в ожогах нахмурились, и тут же треснула кровавая короста на лбу, обнажая мясо и лобовую кость, а там, видимо, успели попировать могильные черви. Один из них скатился с его плаща ей на локоть. Корделия с омерзением стряхнула его.