Ратибор. Забытые боги - Юрий Корчевский

– О как! А слуг зачем подсылал ко мне? Я предупреждал – не приближайся к жене, забудь её. Короткая у тебя память!

Взяв в руки большой кухонный нож с разделочного стола, Илья направился к цензору. Тот вскочил, и глаза его забегали – умирать ему очень не хотелось.

– Подожди, я денег дам! Много, ауреус!

Илья громко и издевательски расхохотался:

– Засунь его себе… знаешь куда? Нет, убивать тебя я не буду, а отдам тебя квестору. Не знаю, какое решение примет потом суд, но цензором тебе уже не быть никогда, вся твоя карьера разрушена.

– Нет, только не это! – вскричал цензор. – Даю два золотых!

– Дёшево же ты меня ценишь!

– Хорошо, десять. – Цензор сказал это таким тоном, как будто решился подарить Илье половину царства.

– Сто! И ни одной монетой меньше!

Цензор округлил глаза – деньги Илья затребовал большие. Но цензор брал взятки и получал приличное жалованье. Он прикинул – здоровье и жизнь, а также карьера стоили дороже.

– Ладно, приходи завтра.

Илью разобрал смех – до чего же глуп цензор!

– Я иду за квестором. Надоел ты мне!

– Нет, погоди! Отложи нож, а то мне нехорошо.

Илья швырнул нож, который вонзился в деревянную дверь комнаты для слуг.

У цензора от страха расширились глаза. Он потёр шею, представив, что Илья мог вонзить нож сюда.

– Мне нужно немного времени.

– Ну да, пересчитать наворованное…

Чиновники в Риме брали подношения – слова «взятка» в латинском языке тогда ещё не существовало. Однако суть явления от этого не менялась.

Цензор ушёл в дом семенящей походкой.

Илья присматривал за выходом – вдруг вздумает сбежать?

Отсутствовал Виталис долго, видимо, доставал из тайника деньги, отсчитывал нужную сумму. Побаивался, не заберёт ли Илья всё?

Илье же хотелось наказать наглеца. Разбогател незаконно, подумал – поймал удачу, теперь дозволено всё. Убить нельзя, слуги хоть и не имеют права голоса в суде, квестору на Илью укажут, знают, где его дом.

Руки у Ильи чесались избить цензора до полусмерти, но опять впереди маячил квестор, суд и каменоломни – за телесные повреждения, за самосуд наказывали сурово.

Законы в Риме существовали, ими руководствовались, хотя власть имущих это не останавливало. Они устраивали перевороты и убийства императоров, подсыпали яд соперникам. Законы большей частью действовали для простых граждан Рима, к тому же богатые и влиятельные семьи предпочитали действовать не своими руками. Они нанимали убийц, вовлекали в заговоры преторианцев или устраивали бунты легионеров.

Виталис вернулся с шёлковым мешочком. Илья развязал горловину – в мешочке лежали золотые монеты.

– Пересчитывать?

– Пусть Юпитер-громовержец будет свидетелем – я счёл дважды.

Илья подбросил на ладони мешочек – похоже на правду. Один ауреус весил 7,28 грамма, в мешочке немногим менее килограмма. Для цензора удар по самолюбию чувствительный, но не смертельный. Зато он уязвлён в самое сердце: деньги цензор любил безумно и расставался с ними тяжело.

– Ну вот и славно! Я ухожу, но если твои люди попробуют приблизиться ко мне или ты к жене, месть моя будет страшна. Лучше сразу выбери, как ты умрёшь. Могу повесить, могу четвертовать, а ещё – сжечь живьём.

Цензор отшатнулся. Такие ужасы в отношении себя, любимого, он и представить не мог.

Илья пугал, конечно. Он воин и мог убить в бою, не испытывая угрызений совести, но мучить – это не для него, он не палач.

Домой он возвращался уже в сумерках, но в приподнятом настроении – сегодня ему удалось проучить зарвавшегося и заигравшегося чиновника. Будет урок прохиндею!

– Ты где так долго был? Я заждалась! – кинулась ему на шею Немезида. – Мне так страшно одной… Ты всё время в делах, а я – в четырёх стенах.

– Скоро всё изменится, – пообещал Илья и подкинул на ладони мешочек, зазвеневший монетами.

Выспавшись, Илья отправился к сенатору. Ни оружие, ни расписки он с собой не брал. С сенатора станется, его люди могут наброситься скопом и папирус отобрать, тогда нарушится вся комбинация.

На этот раз сенатор был любезнее и пригласил сесть. Римляне – народ прагматичный, и сенатор сразу, без предисловий, завёл разговор о деле.

– Ну что же, я обдумал твоё предложение и склонен его принять.

Ну ещё бы, на кону большие деньги и репутация сенатора. В таком решении Сервилия Гракха Илья был уверен.

– Но я бы хотел в обмен на свои сведения получить расписку.

– А взамен я получу пустые слова? Дай доказательства.

– Ну хорошо. Ты знаешь, что Корнелий казнён?

– Конечно…

– Скоро соберутся епископы для выборов нового папы.

– Это не секрет, вся христианская община об этом знает.

– Папой изберут Луция.

Хм, они с Кастором рассуждали по вечерам, у кого из епископов больше шансов стать папой. Имя Луция не мелькало, и его кандидатура даже не рассматривалась – стар и бездеятелен.

Сведения сенатора были неожиданными.

– Чтобы убедиться в этом, нужно время, и надо дождаться выборов.

– Согласен, – кивнул сенатор, – дело того стоит. И ты убедишься, что мне известно многое, и я не лгу.

Илья откланялся.

Ждать пришлось недолго, и уже 22 июня 253 года был избран новый, двадцать второй по счёту папа – им стал Луций. Никто из клира или прихожан не был на конклаве – мероприятие было закрытым, тайным. Как оно проходило, кто из епископов за кого голосовал – неизвестно. Для многих христиан кандидатура оказалась неожиданной. Зато Илья убедился, что сенатор не блефует и что у него на самом деле есть информаторы среди священников, причём довольно высокого ранга.

Илья снова направился к сенатору.

Вид у Сервилия был самодовольный, как у кота, объевшегося сметаны.

– Аве! – приветствовал его Илья.

– Салют! Как тебе новость?

– Ты оказался осведомлён, признаю. Теперь осталось главное – кто мутит воду среди священников?

– А расписку принёс?

– Сначала я должен услышать имена и проверить – вдруг оговор?

– Расписка в обмен на мои сведения.

– Хотя бы два-три имени для начала…

– Киприан, епископ.

– Тоже мне секрет! Это человек Новациана и ярый противник любого папы. Если ты назовёшь другие имена такого же рода, мы не договоримся.

– Ну хорошо, – признал Сервилий, – назову ещё двоих, проверяй. Надеюсь, ты понимаешь, это не всё. В следующий раз придёшь с распиской. Один – пресвитер Филемон, а второй – дьякон Кастор.