Белый Паяц - Виктория Угрюмова

Он заплакал впервые за эту бесконечную ночь, и заплакал не над людьми, которые сражались и умирали рядом с ним, а над двумя бессловесными тварями. Поросенок взглянул на него умными темными глазами под седыми ресничками, виновато моргнул и неожиданно прижался к окровавленной ладони Де Ламертона холодным сухим рыльцем. Копыта его мелко дергались. Он тоже боялся умирать в одиночестве, и человек – как ни нелепо и даже кощунственно выглядело его неуместное сострадание после всего, что ему пришлось увидеть сегодня, – не смог отказать ему в этой милости. Качаясь от слабости и утирая тыльной стороной ладони пот и кровь, заливающие правый глаз, он терпеливо сидел возле этих троих, пока они – человек, его собака и свиненок – не встретились там, за гранью.

А иначе все в мире не имеет смысла.

Юбер понимал, что скоро истечет кровью, если раньше его не убьют вражеские воины, но молил Пантократора лишь об одном: чтобы ему позволили еще раз встретиться с варварским вождем.

Иные желания настолько сильны, что сбываются немедленно.

Молодой предводитель вражеского войска сидел на ступенях полуразрушенной дымящейся оранжереи, вертя в пальцах какую-то безделушку в темных бурых пятнах. Лицо его было печально, как если бы это его родной город уничтожили беспощадные враги. Увидев хромающего по направлению к нему правителя, он несмело улыбнулся и взмахнул рукой.

И столько всего почудилось Де Ламертону в этом жесте: и приветствие, и сострадание, и успокоение – дескать, не волнуйся, я тебя и дожидаюсь, чтобы дать тебе еще один, последний шанс; и обреченность на поединок, смертельный не для него; и такое искреннее понимание – что комт взвыл, как раненый зверь, обнаруживший, что охотник разорил его гнездо.

Невероятным образом ему было жаль и себя, и охотника.

– У вас прекрасные розы, – сказал юноша, когда Юбер подошел поближе.

Его хоттогайтский звучал безупречно.

– Были прекрасными, пока вы их не уничтожили, – сухо ответил комт.

– Поверьте, я сожалею всем сердцем. Но это неизбежно.

– Оставим пустые слова. Нас ждет более важное дело.

– Я к вашим услугам, – поклонился вождь. – Меня зовут Хар-Даван. Я – рахаган манга-ди-хайя.

Он вытащил из чехла свой удивительный топор, лезвие которого представляло собой распахнутые драконьи крылья, и церемонно отдал честь врагу, соблюдая этикет, как истинный рыцарь, а не варвар, явившийся из-за Тель-Мальтолы.

А Юбер Де Ламертон как завороженный, не отрываясь, смотрел ему прямо в глаза. Правый глаз рахагана сверкал сапфировым светом, а левый полыхал невыносимым багровым пламенем.

Они обменялись первыми ударами, и комт понял, что Хар-Даван мог бы убить его при первом же выпаде. Но отчего-то ему важно поговорить на прощание со своим врагом.

– Я хочу, чтобы вы знали, правитель, – однажды я построю прекрасный город с синими башнями, золотыми шпилями и белыми храмами. В нем будут сотни бассейнов и фонтанов с прозрачной холодной водой и множество зеленых тенистых парков. Я разобью цветники и оранжереи. Там будут тысячи тысяч роз. Самую красивую я назову вашим именем, обещаю.

И вонзил навершие топора в сердце Де Ламертона в ту самую секунду, когда с грохотом обрушилась вниз крыша оранжереи.

Комт умер вместе со своими розами.

Любой человек умирает, в сущности, только тогда, когда уходит в небытие весь его привычный мир.

А Хар-Даван долго еще сидел возле поверженного рыцаря, скрестив ноги, и рассказывал ему об увитых плющом и виноградом красных стенах Эрем-аугалы и висячих садах Коронеи. Он не был безумцем и знал, что рыцарь его не слышит, да и разве он станет слушать того, кто его убил; и что честная, светлая душа его сейчас уже далеко отсюда и любуется другими, куда более красивыми цветами.

Но никто иной не смог бы понять его лучше…

* * *

Увидев бледное лицо Фрагга Монтекассино с огромными сиреневыми тенями под запавшими глазами, падре Берголомо тяжело вздохнул, но ничего не сказал. А вот Гус Хиттинг и генерал Де Геррен, расставшиеся с великим магистром всего несколько часов назад в тронном зале дворца Альгаррода, не сумели скрыть удивления. Им показалось, что они разговаривали с каким-то другим человеком. Однако задавать вопросы было бесполезно, и они, утешившись мыслью, что у гро-вантаров есть свои тайны, поспешно сделали вид, что их занимает исключительно тема войны.

Впрочем, так оно и было, по большому счету.

Монтекассино, зябко кутаясь в плащ, уселся в кресло, стоявшее под окном и ярко освещенное первыми солнечными лучами. Он кивнул Риардону, и тот, отвесив общий поклон, заговорил:

– Великий магистр полагает, что вы уже знаете, господа, печальную новость. Маранья атакована варварским войском, явившимся из-за хребта Тель-Мальтола. К сожалению, в настоящий момент больше нам о враге ничего не известно. Как неизвестна судьба защитников пограничной крепости. Однако прогноз коменданта был неутешительным.

– Тогда дело плохо, – вздохнул Де Геррен. – Комт Юбер Де Ламертон – талантливый и опытный солдат. Я хорошо его помню. Если бы не всепоглощающая страсть ко всяким цветочкам-кустикам-яблонькам, он бы уже дослужился до командующего корпусом. Я бы охотно доверил ему тяжелую пехоту или колесницы. Несмотря на то, что он вечно витал в эмпиреях, а может, и благодаря этому, он был одним из самых расчетливых, выдержанных и здравомыслящих офицеров. Если он считает, что неизбежно проиграет сражение – сие не паника, не трусость, как может показаться на первый взгляд, а всего лишь констатация весьма неприятного для нас факта.

– Если к завтрашнему вечеру от него не поступит новых известий, – негромко сказал Риардон, – это тоже будет своего рода известием.

– Более всего меня угнетает, что мы не предусмотрели возможность нападения со стороны Тель-Мальтолы. – Де Геррен скривился, как от зубной боли. – Как жалкие варвары осмелились начать войну с Охридой?

– Не жалкие варвары, нет. Манга-ди-хайя, – моментально откликнулся Гус Хиттинг, и только теперь присутствующие заметили, что он вот уж минут десять как никого не перебивает, и это обязательно что-нибудь значит, но вот что?

Начальник Сумеречной канцелярии успел переодеться в зелено-золотистые многослойные одежды и выглядел как нахохленная райская птица.

– Что еще за манга-ди-хайя? – удивился полемарх.

– Так называют себя объединенные племена Айн-Джалуты.

И в ответ на удивленные взгляды собеседников Хиттинг пояснил:

– Нынешний чегодайский халкомелем – мой старинный приятель. Мы вместе начинали службу. Время от времени, в память о былой дружбе, он делится со мной важной информацией.

Присутствующие, не сговариваясь, подумали, что подобное поведение халкомелема можно объяснить только одним: тем, что и Сумеречная канцелярия порой раскрывает ему секреты охридской короны – исключительно по старой дружбе. Но поскольку сведения чегодайцев пришлись как нельзя более кстати, то все дружно решили не акцентировать внимание на подобных деталях. В конце концов, каждому ведомству присущ свой особенный стиль работы, и никому еще не удавалось вовсе никогда не нарушать правила. В конечном счете, только невероятная толщина каменных перекрытий и замковых стен мешала гостям великого магистра с головой окунуться в нюансы, свойственные здешней, лишь на первый, поверхностный взгляд тихой обители.