Яркие пятна солнца - Юрий Сергеевич Аракчеев

мыслей. Ну, конечно, о предстоящем пути, о неудачном встречном ветре, о Ростовском Кремле, который мне очень понравился – дух сохранен там, дух древнего города, вот что важно! – об улочках Ростова, о сметане (честно сказать, по приезде в Ростов была у меня такая мечта – стакан или два жирной густой сметаны – мечта, которая так и не осуществилась), о душе, который мне снова хотелось принять (в гостинице он, слава богу, был), о Нине и Алике, о Москве, о своей книге про насекомых, что лежит в издательстве (несколько лет я с удовольствием фотографировал насекомых с близкого расстояния, читал книги о них и обратил внимание на множество аналогий…), о жизни вообще, о путешествиях вообще, о друзьях. Я вспомнил двоих из них, очень разных. Уж они-то прямые производители материальных ценностей, трезвейшие люди. И все же, несмотря на это, они тоже с очень большим интересом относятся к тому, что так занимало меня в Ростове. К таким вот «нюансам», «несерьезным переживаниям». И слушают голос сердца.

Правда, им, как и мне, как многим людям нашего поколения, свойственно нечто общее, что можно назвать одним словом: недогуленность. Печальная недогуленность в юности. Недоиспытанность чего-то. Так, может быть, все дело в этом?

Почему-то вспомнился образ, который я вычитал из какого-то фантастического рассказа. Там описывалась страна, где девушки от рождения крылаты. Вступая же в брак и становясь матерями, они теряют навсегда свои крылья.

Интересно, что именно это самое мы можем наблюдать у муравьев, термитов. Общественных насекомых… Или у пчел. Да, у пчел, конечно! Ошеломляюще описывает любовь пчел Метерлинк. Молодая крылатая самка в погожий солнечный день вылетает из улья в сопровождении множества охваченных любовным томлением самцов. Она летит все выше и выше – в ослепительную солнечную лазурь, – и на высоте тысячи метров достойнейший из самцов оплодотворяет ее. Удовлетворенная, счастливая самка возвращается в улей, и на этом ее знакомство с белым светом заканчивается. Крылья ее отваливаются, она становится неповоротливой, непомерно толстой – и до скончания века своего живет в темноте улья, без конца откладывая все новые и новые порции яиц. Интересно, помнит ли она свой единственный в жизни счастливый день? Или откладывание яиц вполне удовлетворяет ее? Да, ест она, конечно, досыта, еду ей приносят рабочие пчелы, что называется, прямо «в постель»…

Удивителен все же мир насекомых.

Машины проносились по шоссе довольно редко, а за обочиной, где я сидел, росло много деревьев. Но в одном месте меж ними был просвет, и там раскинулось обширное поле с цветами. Очень красиво. И похоже на сцену – с зарослями деревьев, кулисами по сторонам. И как только сложился в голове моей этот образ, из-за кулис медленно вышли две девочки, вернее, девочка с девушкой, потому что если одна была худенькая, лет 12, то другой наверняка исполнилось 16, и фигурка ее уже окончательно сформировалась. Но что удивительно: несмотря на то, что была она уже вполне женщиной, со всеми очаровательными женскими признаками, шла она точно так же, как и маленькая, совершенно раскованной девчоночьей походкой, как бы не подозревая о тех таинственных флюидах, которые уже во все стороны излучала…

Половой диморфизм, то есть различие между самцами и самками, очень развит у насекомых – больше, чем у млекопитающих и людей, – но что удивительно: моменты, привлекающие особей разного пола друг к другу, действуют и на нас, людей. В эстетическом, разумеется, смысле. Ведь любуемся же мы прекрасными бабочками, а похоже, что их окраска – орудие привлечения, хотя, правда, в мире животных все почему-то наоборот: самцы привлекательны, а самки скромны, но именно они, скромные, безжалостно выбирают… То же можно сказать о брачных нарядах птиц, рыб, пресмыкающихся. И о растениях! Ведь символ прекрасного для человека – цветок, но цветок, между прочим, прекрасен и ароматен не только для нас и, как ни обидно, в первую очередь не для нас, а для насекомых. Которые его опыляют. Казалось бы: какое эстетическое чувство может быть у мухи? Но для прекрасного цветка, увы, именно она, цветочная муха сирфида – или пчела, или бабочка, или шмель, – самый дорогой и желанный гость, переносящий пыльцу с тычинок на пестик… Как это ни странно, но чем больше думаешь, тем больше приходишь к мысли: прекрасное – это нечто привлекательное для живого вообще, какое-то объединяющее начало. И служащее для продолжения жизни. А что такое вообще жизнь? И зачем? Если бы кто-нибудь мог это со всей исчерпывающей полнотой объяснить…

И тут я вдруг встал, взялся за свой велосипед и, полный решимости, развернул его на сто восемьдесят градусов. Я решил возвратиться в Ростов! Эта идея четко выкристаллизовалась вдруг в какофонии мыслей и ощущений. Самое поразительное, что как только она оформилась, я успокоился вдруг и понял, это решение верное. Трудность только в одном: как объяснить свое возвращение в гостинице и что сказать Алику? Но это, конечно, детали.

И те двадцать с лишним километров, что я с трудом преодолевал в течение часа, теперь, по ветру, проскочил минут за сорок.

В гостинице я сказал:

– Здравствуйте. Я вернулся. Дело в том, что многое еще я у вас не досмотрел. Придется на день-два остаться.

Алику:

– Привет, Алик. Ты был прав – рановато я собрался. Знаешь, когда ехал, видел отличные улочки, церкви. Надо все это осмотреть и сфотографировать.

– Ну и правильно, – сказал он. – Я же тебе говорил. А с Нинкой я на сегодняшний вечер уже договорился. Ты же не хотел.

7

Танцплощадка летом в маленьком городке, да еще в парке, да еще если она вообще на весь город одна – центр отдыха молодежи, некий маяк и одновременно показатель здешнего уровня культурной жизни. Молодежи, во всяком случае. Конечно, она не самое большое завоевание цивилизации, и некоторые парни и девушки недолюбливают это не всегда организованное, не всегда культурное сборище. Но деваться некуда, общение с себе подобными необходимо, и в летний теплый вечер весьма нелепо сидеть в четырех стенах или одиноко бродить по скудновато освещенным улочкам. А последнее еще и не всегда безопасно.

Что касается Ростова, то танцплощадка, на которую я попал, – несомненно, центр. Это я понял сразу, как только оказался на ее прочном деревянном полу, за крепкой деревянной решеткой. Это было видно по тем сосредоточенным, тем заинтересованным, углубленным в происходящее лицам, которые были вокруг. Не часто увидишь людей, с таким восторгом отдающихся тому, что они делают.

Да, они отдавались всего-навсего танцам, но так…