Теплая Птица - Василий Гавриленко

– Довольно.

«Номер два» встал обратно в строй, самодовольно ухмыляясь. Офицер подошел к «номеру один», дотронулся рукой до шеи.

– Живехонек, – коротышка повернулся к палачу. – Твой выход.

Палач навис над лежащим претендентом, поднял топор, примерился… Нечеловеческий крик взорвал барабанные перепонки. Под хохот стрелков, «номер один» вскочил на ноги и побежал по плацу, орошая снег кровью из перерубленной по локоть руки. Он рухнул лицом в сугроб рядом с воротами и остался лежать в таком положении.

– Вам присвоен статус «непретендент», – вызвав новый шквал хохота, сообщил «вдогонку» офицер.

Я бросил взгляд на отца Никодима: тот смеялся, скаля белые зубы.

Это был пир жестокости. Претенденты по двое выходили вперед и, после короткой (или длинной) схватки, победитель, пошатываясь, вставал обратно в строй, а побежденному палач присваивал статус непретендента. Снег дымился от теплой крови. Ее запах щекотал ноздри, вызывая тошноту.

Стрелки в шеренгах скалили зубы, бряцая оружием, орали.

Мне вспомнились Джунгли, дерущиеся твари. Кажется, даже животные не являли такого зверства, как эти люди…

– Номер тридцать один, номер тридцать два.

Я встряхнул головой и шагнул вперед. Напротив меня замер тридцать первый номер.

Лицо Бориса изменилось за то время, что мы провели на этом плацу. В нем появилась угрюмая решимость.

Заорав, Борис кинулся на меня. Сцепившись, мы покатились по снегу. Короткий удар под дых сбил дыхание, но, изловчившись, я заехал коленом в пах противнику. Его хватка ослабла; я вскочил на ноги. Борис, щурясь от боли, занял выжидательную позицию. Я тоже не спешил нападать.

Стрелки загудели.

Борис приблизился, держа кулаки у лица. Я сумел устраниться от направленного в висок удара и, упав на снег, что есть силы, въехал носком ботинка ему по колену.

Борис закричал, боком упал на снег. Попробовал подняться, но левая нога не послушалась. Борис снова закричал, перекатился на спину, скрежеща зубами от боли.

Я встал в строй, стараясь не смотреть на Бориса.

Офицер кивнул палачу.

– Стой! – раздалось со стороны эшафота.

Отец Никодим сбежал вниз по ступеням.

– Отдохни, братец, – сказал он палачу. – Я желаю сам наказать тридцать первого.

Отец Никодим вынул из-за пояса меч и направился к Борису. Я не желал на это смотреть, но и не в силах был отвернуться.

Полоска стали сверкнула в тусклом луче солнца… Что сделал этот ублюдок? Посмотрите, что он сделал! Он не имел права. В Уставе это не прописано.

Ряды стрелков довольно загудели, наблюдая, как покатилась по плацу голова Бориса.

Отец Никодим вытер меч об одежду мертвеца, ленивым движением вставил его в кольцо на поясе. Вблизи он казался великаном.

Притихшие стрелки смотрели на отца Никодима, как на сошедшее с небес божество.

Твердым шагом отец Никодим снова взошел на эшафот, но в кресло не сел.

– Стрелки! – крикнул он, обводя рукой притихшие шеренги. – Сегодня праздничный день – ряды Армии пополнились, Армия стала сильнее. В честь праздника Лорд-мэр удваивает дозы и продовольственные пайки. Поднимите сегодня кружки с зеленкой за здравие Лорд-мэра! Служу Лорд-мэру!

– Служу Лорд-мэру! – радостно подхватили сотни глоток. Те, кто стоял рядом со мной (недавние претенденты, а теперь стрелки) орали громче всех.

Отец Никодим вскинул руку в приветствии и, сопровождаемый охраной, спустился к автомобилю. Машина затарахтела и, описав дугу, понеслась в сторону белого дворца с зеленым плакатом: «Будущее зависит от тебя».

– Добро пожаловать, хлопцы, – сказал офицер. Он расслабленно закурил, вытер со лба испарину.

Двое стрелков тащили по плацу труп Бориса, третий нес его голову.

Начался снегопад. Кровавое пятно посреди площадки становилось все бледнее и меньше. Скоро оно исчезнет под снегом.

Шеренги стрелков потянулись к воротам и, кроме нас (новоиспеченных), коротышки – офицера и троих его вооруженных бойцов, на плацу никого не осталось.

– Сдавайте номера, ребята. Теперь вы стрелки и у вас есть имена.

Металлические кружки с номерами, звеня, один за другим падали в холщовый мешочек, в котором уже лежали номера «непретендентов».

– До следующего года, – офицер встряхнул мешочек и передал его одному из бойцов.

– А теперь, – он повысил голос. – Шагом марш в казарму и празднуйте Рождество! Завтра вас ждет распределение по отрядам!

– За Лорд-мэра!

Кружки с изумрудной жидкостью врезались друг дружке в алюминиевые бока. Зеленка плеснула через края на заплеванный пол барака.

Отвратительная горечь продрала горло, а в желудке словно бы взорвалась граната.

– Что это за хрень?

Я бросил кружку на пол.

– Э, да Ахмат зеленки никогда не пробовал.

Собутыльники расхохотались.

– Тваркой зажуй, – посоветовал кто-то.

Я, не видя ничего вокруг, запихнул в рот длинное волокно сушеного мяса. Вроде бы полегчало, во всяком случае, горло слегка смягчилось.

Теплота как-то враз разлилась по телу, мне стало весело. Да, весело. Затуманился сегодняшний день: крики, кровь, отрубленная голова Бориса. Осталось только ощущение, что я сделал то, что от меня ждали Марина, Христо и другие возрожденцы: я прошел рождественские испытания, я стал стрелком и теперь, вместе с другими счастливчиками, праздную свой триумф.

– Еще, – я подхватил с пола кружку.

Рассвет едва окрасил снежные шапки на крышах бараков, когда я выскочил из дрожащей от храпа казармы.

Я долго блевал, стоя на четвереньках, покрывая сугроб зеленью. Мне казалось, еще чуть-чуть – и меня вывернет наизнанку. Наконец, судороги в желудке утишились. Я отполз в сторону и упал лицом в снег. Ну и зеленка! Кажется, никогда мне не было так скверно. Даже когда, мучимый ознобом, я прятался на дереве в Джунглях.

Повернувшись на спину, я окинул взглядом муторное небо. Последняя звезда утонула в наступающем рассвете.

Навеянный зеленкой туман развеялся. Искаженное решимостью лицо Бориса полоснуло мне память. Это я убил его. А скольких еще людей вынужден буду убить?

– Эй, товарищ!

Я вскочил на ноги, узнав склонившегося надо мной особиста. Это был снайпер из охраны Отца Никодима, только сейчас при нем не было винтовки.

– В этом бараке подвизается новорожденный стрелок по имени Ахмат?

– Это я.

Особист окинул недоверчивым взглядом зеленый от блевотины сугроб, мое изможденное лицо.