Братья наши меньшие - Владимир Данихнов

А еще — с Эдиком.

Я подошел к парню и наклонился, ткнул его в спину пальцем. Он захрипел бессвязно и затих; левая рука, которой я упирался в асфальт, попала во что-то липкое. В кровь. Я смотрел на руку, не зная, что делать, а потом, будто очнувшись, долго и бездумно вытирал ее о летнюю маечку старого университетского приятеля.

— А ведь Игорь был прав, — сказал я ему. — Ты на самом деле отправился в будущее, Эдик. В тот далекий майский день ты каким-то непостижимым образом проколол временную материю и очутился здесь и сейчас. А мы ведь, Эдик, завидовали тебе немножко. Думали, вот Эдику повезло, улетел в будущее, а там небось все хорошо: бессмертие, вакцина, которая лечит что угодно, суперкомпьютеры и полеты на Марс. Ты ведь был не от мира сего, Эдик. Цветаеву наизусть читал, Блока, Мандельштама. Никто тебя не просил, а ты выходил в общажный наш коридор и громко с выражением читал. И Маяковского тоже, хоть и не модный он был, Маяковский этот. Случалось, часа в четыре ночи ты выходил и орал под каждой дверью; за это тебя сначала жестоко били, а потом перестали. Что с юродивого возьмешь? Ты ж как Иисус был, Эдик, только не святой и не пророк. Вот и не били тебя больше поэтому. Ты орал все громче, а потом стал красить рожу косметикой, проколол сережкой ухо и пупок, носил цветы к памятнику Ленина. Все стеснялись, проходили мимо, отворотив рожи, а ты носил.

Пел грустно под гитару «Где ж тебя носит, крейсер Аврора?» и глядел на карту, тыкал пальцем в Украину или Белоруссию, в которых жили сыто, и качал головой. Размазывал нарисованные границы пальцами. Глупый ты был, Эдик, в Украине и в Белоруссии жили сыто, пока кошек всех не поели, а потом… потом кошки закончились, и украинцы требовали провести трубопровод, по которому можно было поставлять кошек, а белорусы в это время тихонько переходили границу и становились русскими. Ты ведь просто хотел, чтобы тебя заметили, Эдик, верно? Ты делал все, чтобы тебя заметили, а тебя все равно никто не замечал. Есть такие люди, которых не замечают в любой ситуации. Человек орет, хочет помочь, образумить, надрывается ради чего-то, а его не видят. Я думаю, тебя бы не заметили, даже если б ты взорвал город ядерной бомбой…

Неподалеку завыла бродячая собака. Потом еще одна и еще. Они выли вразнобой, но пронзительно и тоскливо, и я даже поднял голову к небу, надеясь увидеть луну, на которую эти собаки воют, но луны не было; был голубиный помет, который попал мне точно на переносицу и который я долго стирал рукавом.

— Когда ты пропал, Эдик, тебя не искали, — сказал я трупу. — Мачеха твоя приехала, забрала документы, и кирдык. С месяц повисели плакаты «Разыскивается такой-то» с твоей фотографией, а потом и их не стало. Я, помнится, к одной твоей фотке ради смеха усы пририсовал маркером и козлиную бородку.

Собаки выли громче. Оглянувшись, я увидел серые тени, которые мелькали меж сожженных деревьев.

— Ты не нужен был тому времени и переместился в другое, Эдик, и мы радовались за тебя. Думали, что хоть там, в будущем, ты будешь счастлив. Не сообразили немножко, надо было под окно матрац хотя бы подложить или тент натянуть, чтоб тебе мягче падать было. Но кто знал? Мы думали, что ты упадешь в далеком-далеком будущем! Кто мог предположить, что твоя идиотская натура сработает и в этот раз и перенесет тебя в наши собачьи годы. Ты меня слышишь, Эдик? Идиот ты этакий!

Идиот не слышал. Идиот был мертв.

Я отвернулся и быстро зашагал прочь мимо пустых домов и свалок, мимо сгоревших деревьев и бетонных балок. Я успел пройти квартал, когда мне навстречу вышли собаки. Были они самых разнообразных пород и окрасов. Они рычали и пускали голодные слюни, эти тощие как на подбор псы, грязные, со свалявшейся шерстью и оборванными ушами.

Я остановился и медленно, следя за поведением собак, поднял с земли палку. Псы медленно приближались ко мне. Вперед рвались мелкие шавки, которые лаяли пискливо, но яростно. Они выпрыгивали из-под лап больших товарок, тявкали и кубарем катились назад.

— Какие же вы братья наши меньшие? — пробормотал я, пятясь. — Нет, после такого вы не братья, хотя и меньшие, конечно, но никак не братья. А ну пошли вон!

Собаки продолжали напирать. Я вдруг заметил, что у одной из них две головы, и судорожно сглотнул. Закрыл глаза и открыл. Так и есть! Одна голова была обычная, а сбоку к туловищу псины крепилась вторая, бульдожья. Бульдожья голова, судя по всему, недавно сдохла, и ее «носитель», рыжая дворняга, под весом «мертвого груза» клонила шею вбок. Шею дворняги обматывала проволока с прикрепленной к ней железной биркой; кажется, на ней был выплавлен номер.

— Мать твою… — пробормотал я.

— Мать здесь больше не живет, — прохрипел кто-то за моей спиной.

Я оглянулся. Сзади стоял крепкий мужик в ватнике, галифе и берцах. Волосы у него были грязные и редкие, в густой и черной как смоль бороде запутались сухие палочки и гнилые листья. В руках мужик держал кусок канализационной трубы. На голову он нахлобучил круглый аквариум с отбитым дном. На плечах мужика лежали дохлые рыбки, мечехвосты и скалярии.

Собаки смотрели на странного гостя с опаской — знали, наверное, — но не останавливались, шли навстречу.

Мужчина сказал мне, не отводя взгляда от собак:

— Иди за мной.

— Что еще за хрень у тебя на голове? — тихо пробормотал я.

— Иди… мать твою… за… мной.

— Ладно…

Мы отступали мимо свалок газовых плит и сгнившей мебели, мимо торчащей из земли арматуры и сгоревших пеньков, а собаки шли за нами, сохраняя дистанцию. А потом настал момент, когда они кинулись на нас все одновременно, мужчина оттолкнул меня в сторону и по-богатырски размахнулся трубой; собаки визжали, наседали и откатывались назад, скуля, с разбитыми в кровь мордами. Иные целились челюстями мужику в шею, но он выставлял вперед аквариумную свою голову, и собаки с визгом отскакивали. Одна все-таки сумела вцепиться в плотные брюки мужчины, но я хватил ее палкой по голове, и она замерла, — наверное, потеряла сознание, но зубов не расцепила.

Потом мужик крикнул.

— Сюда! — и открыл дверцу холодильника, который находился в основании очередной кучи мусора. Задумываться было некогда, и я нырнул в холодильник, а мужик полез за мной, захлопнув за собой дверцу. Снаружи рычали, бились в дверцу головами и царапали пластик собаки.

Потом они как по команде завыли.

У холодильника не было задней стенки, вместо нее я увидел темный низкий тоннель, по которому и пополз, стараясь не поднимать голову. Мужик подталкивал меня сзади, и я полз быстрее. Вскоре мы очутились в некоем подобии пещеры, где стенами и сводом служили нагромождения мусора. Сквозь щели в мусоре пробивался тусклый свет. В углу я увидел стопки книг и лежанку, сооруженную из старого холщового мешка, а также пневматическое ружье с погнутым стволом.

— Вот так-то вот, — сказал мужик и закашлялся. Стянул через голову «шлем», высморкался в холщовую лежанку, пробормотал: — Раньше отстреливался, сейчас приходится с трубой бегать.