Княжья доля - Валерий Елманов

– Позовите боярина, – распорядился Константин, не переставая крепко сжимать зубы. Только так он еще мог себя сдержать. Стоящий рядом с ним молодой дружинник, который и привел сюда Никомеда, оглушительно свистнул в два пальца, и тут же второй гридень, ведя под уздцы лошадь с восседавшим на ней боярином, обрадованно закивал в знак того, что понял, и повернул назад.

– Забыл ты, боярин, тиуну рассказать, как все дело было. Вот он и выдал и себя и тебя, сам того не желая, – кротко, даже сочувственно вымолвил князь, едва лошадь с седоком была подведена к помосту.

– Так кто же знал, княже, что ты словам боярина не поверишь, – сокрушенно вздыхая, искренне покаялся в совершенной глупости Завид. Пыхтя и сопя, он сполз кое-как с лошади и уныло уставился на князя.

– Как говорить станешь, княже? – вновь склонился к уху вирник.

– Где тут ты отметил? – вопрос был задан в лоб, и, не успев даже понять, что он делает, вирник вновь резанул грязным длинным ногтем по грамоте.

– Э-э, нет, – заупрямился Константин. – Тут совсем ерунда. Где-то я посуровее видел. Негоже боярам потакать. – И он строго погрозил опешившему вирнику пальцем. – Закон – он для всех один должен быть.

– Можно и посуровее, – пожал тот плечами. Он был прожженным циником и уже давным-давно отчеркивал только то, что нужно было князю, ориентируясь в этом моментально.

Однако на сей раз в глазах старого судьи мелькнула искорка удивления и интереса. Сколько он помнил молодого князя, тот никогда не обращал особого внимания ни на сам княжий суд, ни на те приговоры, которые судья от имени князя провозглашал во всеуслышанье. Более того, несколько раз, особенно в самом начале своего княжения, Константин, мрачно хмурясь, указывал вирнику, что тот, дескать, чрезмерно потакает холопам и прочим смердам, даже закупам, что для его бояр в обиду. И когда тот попытался пояснить, что есть Русская Правда и то или иное уложение занесено туда его же княжескими достославными предками, – Константин был неумолим. Плетью обуха не перешибешь, и вирник смирился с этим положением дел, а его острый ум, за долгие годы практики изощренный в различных уловках, послушно служил в этом неправедном деле как самому владельцу, так и князю.

Ныне же он слышал совсем другое, причем это была не заступа за холопа, а требование вершить дело именно по Русской Правде, то есть по чести и совести. Вот уж небывальщина.

«А может, все объясняется гораздо проще, – мелькнуло в голове у вирника. – Озлился князь за что-то на боярина Завида и решил учинить ему пакость, пользуясь случаем. В таком разе можно считать, что этим двум смердам повезло».

И он, грустно улыбнувшись, отвернул грязным ногтем другое место:

– Тогда вот это, княже.

– А вот это пойдет, – согласился Константин и возвысил голос, вновь подняв левую руку над головой, призывая к тишине оживленно гудевшую толпу, где то и дело слышались выкрики: «Ироды!», «Кровососы!», «Креста на них нет!», «Да нешто князь закупа пожалеет!», «Ежели тиун обидел бы, может, и по правде рассудил бы князь, а так ворон ворону глаз не выклюет».

Однако постепенно толпа все же смолкла, и Константин начал:

– Русская Правда гласит так: аже господин бьет закупа про дело, то без вины есть...

Дальше он договорить не смог, площадь взорвалась криком негодования. В основном на площади скопился ремесленный люд: тульники, усмошвецы, опонники, швецы, клобучники[54], древоделы, и им беда молодого парня и его отца была близка – сегодня над ними боярин измывается, а завтра и до нас черед дойдет. Вон он, скотина жирная, как приосанился – понял, что князь в обиду не даст. Ишь довольный какой, ухмыляется.

– Тихо! – заорал бирич так громогласно, что стая ворон, примостившаяся на небольшом репообразном куполе церквушки, с шумом и гамом сорвалась с облюбованного места и принялась встревоженно кружить над площадью. От неожиданности толпа на несколько секунд притихла, и этой маленькой паузой Константин исхитрился воспользоваться в полной мере. Он извлек из ножен меч и, вытянув его перед собой, негромко, но торжественно произнес:

– На дедовом мече клянусь в сем деле по правде рассудить и виновного наказать примерно. А сейчас слушайте мое слово, – и он начал зачитывать сначала:

– Если господин бьет закупа за дело, он за то не отвечает, но... – и, выдержав небольшую паузу, в наступившей гробовой тишине, медленно и отчетливо чеканя каждое слово, продолжил: – Если он бьет его пьяный, сам не зная за что, без вины, – тут голос князя вновь возвысился, став торжественным и величавым, – то должен платить за обиду закупа, как платят за оскорбление свободного. А что касаемо свободного смерда, то тут покон[55]гласит: если кто ранит руку, так что рука отпадет или усохнет, или также ногу, глаз или нос, за то платит полувирье[56]– двадцать гривен, а за увечье – десять гривен. Ты понял, боярин? – Он повернулся к Завиду, ошалевшему от такого поворота событий. – Велю тебе двадцать гривен в скотницу княжью внести, десять же – Охриму, да еще что следует за лечение, пока закуп сей не выздоровеет. И за обиду неправедную отныне Охрим – вольный смерд и от долгов своих свободен. А сроку тебе три дня на выплату гривен. И чрез три дня ты гривны на глазах у вирника отсчитаешь, помимо того что за лечение надлежит уплатить. А лекаря я своего тебе, Кокора, дам, и сколько он затребует – столько ты боярину и назовешь, и куны те он сам при двух доводчиках[57]из смердов лекарю выплатит.

– Да как же? – опомнился наконец Завид, рухнув на колени. – Княже! За что позор такой на седины мои кладешь? За что первых мужей своих обижаешь? Или опала на меня, княже?

– Нет никакой опалы, – постарался разъяснить и успокоить боярина Константин. Ну, никак нельзя ему было ссориться с боярами. С одной стороны, конечно, не будь их – и еще лучше было бы. Править удобнее, и народу не так тяжко, но они уже были, прочно сидели на своих местах, имели не только немалые угодья и богатства, но и власть. Каждый из них в случае нужды мог выставить хороший отряд, и Константину очень не хотелось, чтобы именно сейчас объединенная мощь боярских воев была или могла быть направлена против него. Ну, не готов он к такому повороту, значит, и идти на резкую конфронтацию никак нельзя.

– Встань, боярин, – спустился он со своего помоста, помог подняться с колен непритворно плачущему Завиду, который, поднимаясь, не переставал причитать:

– А гривен-то, гривен столько я где возьму? Пуста ныне у меня скотница, сам я в нуждишке великой пребываю.