Клитемнестра - Костанца Казати

– То же самое он говорит о вас.

Она окидывает его оценивающим взглядом.

– Как ваше имя, прорицатель?

– Калхас. – Имя звучит неприятно, как лопнувший перезрелый фрукт. Она молча оставляет этот звук гнить в воздухе, пока ее не накрывает волной дурноты.

– Что ж, должно быть, вы очень убедительны, раз смогли уговорить царя, который не верит в прорицания, выслушать вас. – И очень опасны. – Доброй ночи, провидец.

Воздух стал мягче, в нем уже различимы ароматы весны. На улицах акрополя кто-то завел песню, стихают крики торговцев, заключивших последние на сегодняшний вечер сделки.

– Мама, я хочу есть, – говорит Хрисофемида, маршируя по комнате с деревянной жрицей в руке. Волосы куклы выкрашены в черный цвет, на ней багряно-золотое одеяние, а в руках две змеи – символы критской богини. – Скоро ужин?

Они находятся в комнате Ифигении, залитой светом из высоких окон. Нарисованная на стене богиня потускнела, а у ее ног появились цветы и пчелы, которых Ифигения нарисовала, когда была маленькой. Уже подошло время ужина, и им слышно, как за дверью снуют слуги.

– Потерпи, – опережает Клитемнестру Электра. – Сначала надо закончить с этим. – Они с Ифигенией сидят на полу и раскрашивают красной краской деревянные игрушки младшей сестры: лошадку, колесницу и несколько волчков. Леон вырезал их на обратном пути в Микены.

– Мы пойдем в трапезную, когда ваш отец позовет, – говорит Клитемнестра. – Если, конечно, вы не хотите побольше времени провести с прорицателем.

– Нет, пожалуйста! – взвизгивает Хрисофемида. Она бежит в угол и усаживается у столика, на котором разложены украшения Ифигении. Эйлин опускается на колени позади нее, пытаясь привести в порядок растрепавшуюся косу.

Клитемнестра усмехается. Разумеется, ее дочь боится прорицателя, кто же его не боится?

– Тебе не нравится провидец, – замечает Электра. Лошадка у нее в руках черная, с золотой гривой.

– К нему сложно испытывать симпатию, – отвечает Клитемнестра.

– Мне он тоже не нравится. Он говорит, что передает волю богов, но к нему самому боги были не слишком щедры.

– Теперь это будет твоя новая угроза, мама? – спрашивает Ифигения. Она подносит свою лошадку к свету, чтобы убедиться, что краска просохла. – Не ходи, если не хочешь встретить прорицателя?

Эйлин закусывает губу, чтобы не захихикать. Клитемнестра и Электра смеются. Приятно слышать, как ее смех сливается со смехом дочери.

– Угроза хороша, когда знаешь, что она сработает, – отвечает она. – Ты не собираешься раскрасить эту колесницу?

– Я раскрашу! – восклицает Хрисофемида, выскакивая из своего уголка. Она налетает на столик, так что украшения Ифигении позвякивают. Эйлин спешит вернуть всё на свои места.

– Ты же ее испортишь, – говорит Ифигения. – Колеса трудно раскрашивать.

– Она справится, – замечает Эйлин. – Только осторожнее с кисточкой, не испачкай тунику.

Как только Клитемнестра собирается переместиться на пол к дочерям, в комнату врывается запыхавшийся Леон: лицо раскраснелось, руки дрожат.

– Моя госпожа, – выдавливает он срывающимся голосом. Ифигения, светясь радостью, обращает к нему взор, но Леон даже не смотрит на нее. Он растерян.

– Что такое? – спрашивает Клитемнестра.

– Ваш брат.

Клитемнестра вскакивает, покрывала соскальзывают с кровати на пол.

Что случилось?

Леон делает глубокий вдох, и на мгновение Клитемнестре хочется вырвать слова у него изо рта. Но потом он произносит их, и она жалеет, что он вообще заговорил.

– Кастор убит, моя госпожа. Идас устроил ему засаду.

Его пронзили копьем, сообщает Леон. Оно угодило ему в шею и рассекло ее, как молния рассекает небо. Кастор укрылся на дереве, а когда Идас попал в него копьем, он упал и истек кровью среди корней и кустарника. Ему повезло, он встретил быструю смерть, ведь Идас славится тем, что любит истязать своих жертв перед тем, как нанести им последний удар.

В день, когда Клитемнестра покинула Спарту, ее братья получили от своих кузенов угрожающее послание – две волчьи головы с выдранными глазами. Феба заставила Кастора поклясться, что он не покинет дворец и не отправится мстить. Но Кастор никогда не славился тем, что держит обещания. Ночью они с Полидевком уничтожили стадо Идаса и Линкея. Они слышали, что Линкей обожает своих животных так, словно они священные, и не позволяет никому прикасаться к ним. Кастор забрался на дерево и караулил, а Полидевк в это время перерезал всех овец.

Идас и Линкей ждали их, как лисы, подкарауливающие добычу. Идас заметил Кастора меж веток и бросил в него копье. Падая, Кастор выкрикнул имя брата, Полидевк обернулся и увидел, как на него с топором несется Линкей. Кинжал Полидевка угодил ему точно в шею, и Линкей повалился, как бык.

Тогда его атаковал Идас. В Мессении его называют самым быстрым из мужей, но Полидевк оказался быстрее. Пока Идас насмехался над смертью Кастора, Полидевк убил его. Когда Идас упал замертво, Полидевк искромсал его так, что с того сошло лицо. Люди Идаса нашли его на следующее утро – окровавленный мешок с костями среди обезглавленных овец.

Полидевк не проронил ни единой слезы, когда вошел в Спарту с телом брата на руках. Не заплакал, когда к нему бросилась Феба и со стенаниями вцепилась в безжизненные руки возлюбленного. «Кастор, Кастор, Кастор», – повторяла она. Женщины приняли тело Кастора в свои руки и повалились с ним на землю, молотя себя кулаками в грудь. А Полидевк просто стоял рядом, недвижно, точно статуя, пока рядом с ним не появилась Гермиона. Своими маленькими руками она обвила его окровавленное тело – обняла своего дядю, который был ей как отец, который любил ее мать больше, чем самого себя. Ее ручки были точно лепестки лилии, и вот тогда он сломался. Он повалился на землю, трясся и рыдал, как никогда прежде, его голос эхом разносился по всей долине. Эта боль едва не уничтожила его, но в руках ребенка он выплакал свою ярость.

Леон молчит. Эйлин стоит, положив руки на плечи Хрисофемиде, словно боясь, что та сделает что-нибудь неуместное. Клитемнестра чувствует на себе взгляд дочерей, замерших в ожидании ее реакции. Почему люди всегда ждут какой-то реакции на утрату? Разве нельзя оплакивать свою потерю тайно, вдали от чужих глаз? Разве она не может скорбеть, не выдирая волосы и не впиваясь ногтями себе в лицо?

– Давайте приготовимся к встрече с отцом, – говорит она. Ее голос звучит безжизненно и отстраненно, словно принадлежит кому-то другому. – Он будет спрашивать, почему мы опоздали к ужину.

Хрисофемида стряхивает с себя руки Эйлин. Она робко выходит вперед и обнимает мать за ноги. Клитемнестра старается не сводить глаз с фигурки критской жрицы в руке дочери. Ифигения надевает свое голубое платье