Чужая игра - Виталий Гладкий

На этот раз я начал ускорять сердечные ритмы. Поступая таким образом, я знал, что электрический разряд должен добить меня наверняка.

Я не хотел остаться после пытки безмозглым существом, полуживотным. Это страшнее смерти. А потому перестал сопротивляться действию электрического тока, чтобы он сжег меня, словно негодный предохранитель.

И удар не замедлил последовать!

Разряд прошил меня с головы до пяток, наложив немыслимо тяжелые оковы на сердце, готовое выпрыгнуть из груди. Казалось, что внутри рвались нервы, мышцы, ломались ребра, лопались артерии и вены. В груди бушевал пожар, постепенно подбираясь к черепной коробке.

Это было ужасно. Боль пожирала сознание, как саранча хлебные поля. В ушах стоял шелест и треск.

Но прежде чем окончательно сойти с ума или умереть, я вдруг вспомнил. Словно пелена спала с моих глаз, на короткий момент возвратив память и способность трезво мыслить.

Я ВСПОМНИЛ!!!

Это было невероятно, но факт. Перед моим внутренним взором за секунду пролетела вся моя жизнь — люди, события, памятные места.

Как будто с высоты птичьего полета я видел нашу мерзкую коммуналку и комнату, где гужевались дружки моей матери, ее саму — растрепанную и пьяную, соседку Хрюковну, любившую исподтишка треснуть меня по башке половником, кошку зажиточных соседей-торгашей, у которой я воровал из миски еду…

Я видел школу, куда стыдился ходить, потому что одевался в многократно заштопанные обноски; классную руководительницу по прозвищу Штучка-Дрючка, лицемерную ханжу, которая никогда не упускала случая напомнить всем о моей бедности — понятное дело, из добрых побуждений.

Я видел убогий детский приют, куда прибился по своей воле, сбежав из дома; сотрудников приюта, ворующих продукты, предназначенные для сирот; детдомовцев, пытавшихся меня изнасиловать, которых я, защищаясь, ранил перочинным ножом.

Перед глазами мелькали улицы и дома города, где я родился и вырос, парк, танцплощадка, уличные драки, случавшиеся почти каждый день, подпольный спортзал, где я начал заниматься карате, наконец В. А. — будь он трижды проклят! — который приручил меня, как дикого зверька, и заставил заниматься ремеслом киллера.

Внизу проносились со скоростью света тюрьма и камера смертников, спецзона ГРУ, где я был «куклой», лечебница в Южной Америке, где мне сделали пластическую операцию, тренировочный лагерь наемников, горы Непала и мой Учитель, Греция и Анна… я и впрямь был к ней не совсем равнодушен, еще какие-то лица — много лиц; некоторые из них окровавленные, с отверстием от пули во лбу.

И наконец я увидел море, теплый южный вечер, напоенный запахами неведомых мне цветов, набережную с фонарями и фонтанами, Ольгушку, похожую на Золушку, тех бандитов, у которых я отбил ее, сына Андрейку…

А еще я увидел военный городок и одноэтажный коттедж с крыльцом, обшитый тесом.

И Я ВСПОМНИЛ ВСЕ… ВСЕ!

И то, что я нашел в этих воспоминаниях, оказалось намного страшнее смерти.

Его принесли в подвал, как мне показалось, мертвым. Он не дышал и висел на руках «быков» Бортника, будто куль с тряпьем.

Однако его не бросили на пол, а приковали к стене за руки и ноги. Притом таким образом, что он мог лишь висеть на цепях, распятый.

После того как дебильные ублюдки ушли, я попытался дотянуться к нему, чтобы прощупать пульс.

Но до него я мог достать только ногой.

Поэтому, оставив свои бесплодные попытки, я стал терпеливо ждать — а что еще оставалось? — когда он очнется.

Дождался только к вечеру.

Он тихо застонал, покрутил головой и открыл тусклые, ничего не выражающие глаза.

— Эй! — окликнул я несчастного. — Ты как, парень, живой?

— Жи… живой… Где… я? — Его голос был тих и бесцветен.

— В каталажке. На даче господина Бортника, если это имя тебе что-либо говорит.

— Не знаю такого… Воды… Я хочу пить…

— Это проблема. Черт!

Я смотрел на свою порцию воды в алюминиевой кружке (она была почти полна), и от бессилия едва не взвыл — близок локоть, да не укусишь.

— Воды… один глоток…

Да что же это такое?!

Нет, выход должен быть.

Я еще раз прикинул расстояние до распятого парня — и тут меня осенило.

Конечно, как я раньше до этого не додумался!

Я снял свои туфли, вытащил из них шнурки и привязал кружку к правой ноге, которая должна была доставать дальше, чем левая.

Он смотрел на мои приготовления безумными глазами, и я даже усомнился в его нормальности.

Интересно, что с ним сделали? Ведь на его лице я не заметил следов насилия, хотя, возможно, ему отбили внутренности.

Жалко парня…

Вот сволочи!

— Старайся не дергаться, — сказал я ему строго.

И стал выполнять балетное па, чтобы поднести кружку прямо к его губам.

На удивление, все получилось без сучка и задоринки.

Парень жадно вцепился зубами в край кружки и, несмотря на жажду, выпил воду без спешки, медленно и врастяжку.

— Спасибо… — поблагодарил он.

И снова бессильно повис на своих цепях.

— У меня есть еще и хлеб. Будешь?

— Не хочу… — невнятно ответил он.

И как мне показалось, потерял сознание, потому что на мои оклики он больше не отзывался.

Ночью я спал плохо.

Саенко по-прежнему нес околесицу и возился с Машкой — ему тоже почему-то не спалось. Он то ухал, как филин, то скулил, словно побитая собака.

Крыса вышла на прогулку уже не одна. За нею в ряд, как солдаты на параде, маршировали ее вылупки. Крысиная процессия сначала обошла весь подвал по периметру, а затем мамаша повела молодежь в угол, где были сложены съестные припасы.

Они шуршали среди ящиков почти до утра. Наверное, крыса учила молодое поколение, как правильно есть заморские деликатесы.

Глядя на их пиршество, я только слюнки глотал. Только теперь я понял, что голоден, как сто волков вместе. Сейчас я мог бы съесть зажаренного поросенка. И ковригу хлеба.

Чтобы не видеть гастрономические упражнения крысиной семейки, я даже закрыл глаза с надеждой немного поспать.

Увы, сон в эту ночь обошел подвал стороной.

Новый «соподвальник» — все-таки мы сидели в подвале, а не в тюремной камере — за все это время даже не шелохнулся, хотя я видел, что он дышит достаточно ровно и спокойно.

Когда утром принесли завтрак и при этом включили полное освещение, я присмотрелся к парню внимательней.

Только теперь у меня в голове мелькнула мысль, что он может быть одним из подручных наших мафиози, за какую-то провинность попавшим в немилость.