Аспид - Кристина Старк

Когда он закончил, я сказала:

– Это был последний раз, когда вы созванивались с ним и говорили, Оливер. После подписания контракта со мной вы больше не сможете делать это. Это важно, потому что Харт продолжает работать на моего отца, а отец не прочь уложить в землю и меня, и моего ребенка за то, что я предала клан. Этот дом временно перешел в мое распоряжение, и Харт здесь больше никто. Я запрещаю вам передавать ему какую-либо информацию обо мне и контактировать с ним по какому бы то ни было поводу. Как только у меня появятся другие варианты, я переберусь в другое место. Вопросы?

– Нет вопросов, – ответил Оливер, качая головой. – Гэбриэл только просил передать вам, что коробка на пороге – она для вас.

– Проверьте, нет ли в ней взрывного устройства. Потом можете внести в дом, – сказала я сухо.

Оливер на мгновение вытаращился на меня, словно ушам не верил.

– Кристи, – осторожно сказал он. – Он же ваш парень. Я не знаю, что за кошка между вами пробежала, но…

– Начиная с сегодняшнего дня он не мой парень, – сквозь зубы ответила я. – И отныне он в списке тех, кому здесь не рады. Если вам трудно понять это, вы можете не подписывать со мной договор. Я не обижусь. В этом доме останутся только те, кто не верит никому снаружи.

– Окей, мэм, – без эмоций ответил Оливер и пошел за коробкой.

Я открыла ее, когда они с Коннором проверили ее и принесли домой. Внутри лежала большая белая плюшевая овечка с розовым бантом на шее и позолоченным колокольчиком. Подарок для моей дочери.

Ураган эмоций закружился внутри, но я не поддалась. Я знала, что поступила правильно. Харт мог бы порвать с МакАлистерами, если бы действительно хотел этого. Будь его чувство отвращения к моему отцу таким же сильным, как мое, он бы не остался рядом с ним ни на минуту. Будь жертвой Анджи, уверена, Харт вел бы себя по-другому. Проблема заключалась в том, что все произошедшее со мной не возмутило его до той самой критической точки, после которой не остается ничего, кроме ненависти и отвращения. Он мог по-прежнему говорить с моим отцом, ходить с ним по банкетам и курить сигары. Он мог находиться рядом и здороваться с ним – жать ту самую руку, которая когда-то безжалостно выбивала мозги из моей головы.

Позволить Харту быть со мной рядом и касаться меня после того, как он пожимал руку моему отцу, было далеко за пределами моей морали. Где-то между смехом над калекой и виктимблеймингом[7]. Нет, никакие мотивы и никакие причины, даже вселенского масштаба, не могли оправдать его верность моему отцу.

– Коннор, у вас есть дети или племянники? – спросила я у своего телохранителя, захлопывая коробку.

– Есть племянница, – ответил он.

– Передайте ей это, когда увидите в следующий раз. Надеюсь, что ей понравится.

Не в состоянии оставаться наедине с собой и своими мыслями, я отправилась в гости к Анджи. Объявилась у нее на пороге с остатками вчерашнего торта в трясущихся руках, стараясь не думать о том, что она мне скажет, когда узнает, что я выдворила за порог ее брата. И что я, скорее всего, уеду с острова, как только представится такая возможность. И еще не жалею ни о чем…

Анджи открыла только после третьего звонка. Возникла на пороге, кутаясь в кофту и сонно глядя на меня из-под тяжелых век.

– Прости, что разбудила, – сказала я, про себя недоумевая, почему она спит в полдень. – Я зайду попозже.

– Останься, – сказала она неразборчиво, шагнула ко мне и обняла. Я почувствовала запах алкоголя и сигарет. Что за дела. Она же не курит и уж совсем редко пьет.

– Ты в порядке? – спросила я, отстранившись и заглядывая в ее лицо.

Она утерла лицо рукавом и покачала головой.

– Все кончено, – сказала она так мрачно, как обычно сообщают известия о чьей-то кончине.

– В смысле? – нахмурилась я.

– Сет уехал и не вернется.

Она распахнула дверь шире и пригласила меня войти. Провела меня в гостиную, в которой царил полный хаос: повсюду были разбросаны обрывки холста, полупустые банки с краской, посреди кухонного стола стояли бутылка «Ардбега»[8] и пепельница, полная окурков.

– Что стряслось? – спросила я, наткнувшись взглядом на свеженарисованную картину, стоявшую на большом мольберте посреди комнаты. Краска еще не высохла и влажно блестела. В агрессивном хаосе жирных мазков угадывались очертания распятого на кресте женского тела. За фигурой розовело небо, разгоняя по углам картины ночной мрак…

Должно быть, стряслось что-то из ряда вон, если влюбленный в нее по уши Сет просто взял и исчез. Анджи зажгла очередную сигарету, потом, словно вспомнив, что я беременна, тут же загасила ее и принялась бегать по гостиной, распахивая окна и размахивая руками, чтобы прогнать дым. Затем села на диван, втянув голову в плечи, отчего вдруг показалась совсем маленькой и хрупкой.

– Вчера мы вернулись с твоего праздника. Все было замечательно. Я просто отключилась от изнеможения. Проснулась утром на заре. Вкруг были разбросаны розы, воздушные шары. Я даже не мгновение подумала, что уснула в твоем доме. – Анджи шумно высморкалась и попросила налить ей воды. Она выпила стакан, продышалась и продолжила: – В общем, он сделал мне предложение.

– Сет предложил тебе стать его женой?

– Да. А я отказала ему.

Она подошла к картине и коснулась пальцем влажной краски.

– Он не поверил. Подумал, что я шучу. Расстроился, когда понял, что нет. Сказал, что исчерпал все способы сделать меня своей и теперь у него опускаются руки. Я сказала, что я и так принадлежу ему: мы живем вместе, спим и проводим вместе время. Только не называем себя парнем и девушкой и не спешим слить состояние на свадьбу! Он сказал, что этого недостаточно и его бесит моя неопределенность. В общем, слово за слово, и мы поссорились. Он сказал, что у меня есть номер его телефона, если я передумаю. То есть ясно намекнул: будет или как он хочет, или никак. Потом собрал вещи и уехал. Я хотела остановить его, но не знала, что предложить взамен. Мое сердце и тело и так были у него. Что еще мне нужно было отдать?

– Безымянный палец? – мрачно пошутила я.

Анджи обмакнула кисть в ведерко с черной краской и подошла к картине.

– Я не хочу выходить замуж. Даже за такого, как он.

И она принялась закрашивать законченную картину густой черной краской.

– Стой! – Я остановила ее. – Анджи, зачем? Это чудесная картина.

– Это шлак…

– Нет! Ты нарисовала на ней свою боль. Теперь, может, взгляни на нее и прими ее? Прекрати прятать ее, бежать от нее, закрашивать свою боль краской. Ты не избавишься от нее, пока не примешь.