Доклад Юкио Мисимы императору - Ричард Аппигнанези

– Я объясню тебе, кто такой идиот, – ответил Хасуда, – но сначала ответь мне на вопрос. Что такое культура?

В характере Хасуды Дзенмэя, ученого, отличавшегося широкой эрудицией, сочетались резкость уроженца Кюсю и цепкость взгляда приверженца секты нитирэн, к которой принадлежали его предки. Его глаза буравили человека, пронзали его насквозь. Он не любил обтекаемых ответов.

– Разве могу я сказать, что такое культура? Задавать подобный вопрос – все равно что спрашивать, кто позволил мне употребить в речи именно те слова, которые я только что произнес?

– Не глупый ответ. Ты прав, конечно. Обсуждать, что такое культура, – все равно что обсуждать слова, которые мы употребляем в речи. Два беседующих человека – это и есть культура. Им не требуется знать, что то, чем они сейчас занимаются, и есть культура. Или что именно культура позволяет им говорить банальные вещи. И все же давай предпримем бесплодную попытку ответить на вопрос: что такое культура?

Шрам в форме полумесяца на скуле Хасуды побледнел и теперь сильно выделялся на лице, покрасневшем от саке, которое мы пили из ритуальных чашек. Вообще-то Хасуда не употреблял алкогольные напитки, но через неделю он должен был уехать в свой полк в Малайю. Мы собрались за столом, чтобы попрощаться перед тем, как Хасуда отправится «искать свою смерть» – так обычно в военное время говорили о поездке на фронт. Эта формула была одним из амулетов, которые, как считалось, оберегали воина в бою.

Хасуда был худощав и тонок в кости. Его только что побритая, как у новообращенного буддиста, голова отливала синевой, словно зимнее небо 1943 года. В свои тридцать девять лет он уже не мог считаться молодым и достаточно крепким, чтобы служить в императорской армии. Тем более что в 1938 году Хасуда получил серьезное ранение во время Маньчжурской кампании.

Мы стояли на коленях, обратившись лицом друг к другу. Нас разделял низенький лакированный столик, на который хозяин дома поставил кувшин и чашки для саке. Здесь же лежали кисточки для письма, пять экземпляров моей новеллы, впервые опубликованной два года назад в литературном журнале роман-ха, и стояла чернильница. Я был единственным гостем на прощальной церемонии, которую устроил мой учитель перед отъездом в действующую армию. Он оказал мне большую честь. Но я вел себя как последний дурак и принялся за столом обсуждать судьбу своих новелл. Я мечтал о том, чтобы они были изданы отдельной книгой. Предисловие к моим произведениям, написанное Хасудой в националистическом духе, обеспечило бы им успех и расположение цензоров, однако непреодолимым препятствием на пути осуществления моей мечты был дефицит военного времени, в частности нехватка бумаги. Мне было жаль, что лейтенант Хасуда Дзенмэй уезжал на фронт и больше ничем не мог быть полезен мне.

– Так что же такое культура? – повторил свой вопрос Хасуда. – Может быть, мне следует выразиться яснее? Вы понимаете, какой опасности подвергаетесь, обсуждая это понятие? Обычно считается, что рискуют политики, военные, бизнесмены. Все признают, что представители этих сфер деятельности подвергаются опасности. Цо культура? Какую угрозу представляет собой культура?

– Ежедневная житейская практика убеждает в том, что, как бы ни запудривало нам мозги искусство, утверждая обратное, наша цивилизация вполне может обойтись без культуры, – заметил я.

– И во многих случаях уже обходится, – сказал Хасуда и зажег сигарету. Моего учителя нельзя было назвать пьющим человеком, но он потреблял огромное количество табака. – Гераклит утверждал: «Этос антропо даймон», то есть «характер человека – это его судьба». Слово «Daitnon», «судьба», многозначное. Оно может также означать «гений», «благосостояние», «тень мертвого человека», «умение» или просто «смерть». Поэтому понять изречение Гераклита можно следующим образом: «характер человека – это его умение умереть», как велит судьба. Смерть – это разоблачение, в котором культура проявляет свою истину или пустоту.

– Значит, смерть – это и есть содержание культуры, – подытожил я.

– Да, странный, но совершенно очевидный вывод.

– Я понял это, когда увидел тот тупик, в который меня ведет творчество.

– Что вы хотите сказать?

Лицо Хасуды из красного превратилось в багровое.

– Я хочу сказать только то, что тоже жду, когда мне пришлют «красную бумагу». Что бы я ни писал, любое мое произведение сейчас – это монумент, воздвигнутый на моей твердой уверенности в том, что я паду на поле боя.

Я замолчал, опасаясь, что с моих уст сорвется то, что давно уже вертелось на языке: «Но единственным препятствием на пути воплощения моей мечты является не «красная бумага», а нехватка бумаги».

Хасуда был романтиком до мозга костей, то есть человеком религиозного склада, лишенным чувства юмора. Он никогда в жизни не догадался бы о том, на что я прозрачно намекал. Во всяком случае, так я, наивный амбициозный молодой человек, полагал тогда.

– Разве я напрасно назвал тебя благословенным чадом древней истории?

Лицо Хасуды теперь пылало как раскаленная плита, его вдруг охватило бешенство. Вообще-то он часто и беспричинно впадал в ярость, и я уже привык к этим вспышкам.

– Вы столь великодушны, сэнсэй, что в своем предисловии превозносите мои ничтожные рассказы, я бесконечно признателен вам.

Я поклонился. Однако мои слова не успокоили его, а, напротив, привели в еще больший гнев.

– В таком случае почему ты платишь мне черной неблагодарностью? Почему не желаешь понимать то, о чем говорят классики? Я проявляю нежность и доброту к тебе благодаря классикам. А что ты усвоил из классического наследия?

Разделявший нас стол, который раньше казался длинным, будто меч, теперь сжался до размеров кинжала. Я чувствовал исходящую от него угрозу, и у меня кружилась голова от собственной слабости. Кровь отлила от моих щек, и они стали белыми, как крылья фазана или безжизненное лицо пронзенного стрелами святого Себастьяна.

Может быть, от классиков я унаследовал именно это – недостойную слабость? Хасуда упомянул нежность, «буси но насаке», – то есть сострадание воина, о котором говорит классика. Эротизм занимает свое законное место в кодексе чести самурая, но в нем нет той порочности, которая оказала на меня свое пагубное воздействие.

Сердитый взгляд учителя свидетельствовал о силе его любви. И я, предавший эту любовь, должен был искупить свою вину перед ним. Мой взгляд упал на «Хагакурэ» – драгоценный подарок, сделанный Хасудой мне на память. Это был список с книги восемнадцатого столетия с собственноручными комментариями учителя. Хасуда составлял этот конспект в течение многих лет, и казалось бы, должен был взять его с собой на фронт. Однако тем не менее «Хагакурэ», этот шедевр самурайской мысли, написанный Ямамото Дзете, по воле Хасуды перешел ко мне, и в течение следующих двадцати семи лет я постоянно обращался к нему.

Когда я пытаюсь представить, каким писателем мог бы стать, но так и не стал, то всегда вспоминаю самурая и священнослужителя Ямамото Дзете. Он стал писателем по воле судьбы. Ямамото решил уйти из жизни вслед за своим сеньором Мицусиги Набесимой, совершив сеппуку. Но сеньор перед смертью издал указ, запрещавший верноподданным самоубийство. И тогда, в тринадцатом году эпохи Гэнроку (то есть в 1700 году), сорокадвухлетний Ямамото побрил голову и стал буддистом-отшельником. В течение двадцати лет он жил в хижине в чаще леса, вдали от мира. Отшельнический образ жизни Ямамото предопределил и название книги. «Хагакурэ» означает «сокрытое в листве». В течение семи лет молодой самурай Цурамото Тасиро собирал и записывал высказывания Хасуды и разговоры с ним. Эти записи и составили одиннадцать томов «Хагакурэ». Ямамото распорядился сжечь их, но Тасиро не подчинился приказу.