Бояться нужно молча - Мария Британ

Такер веселился. Он видел цифры – я присылал ему отчеты.

– Сорок.

– А мне клялся, что двести, – резко посерьезнел Ларс.

– У Линды были шансы, – отчеканил я. – Были. Пока не явился ты.

– Пока я не спас ее.

Он дернулся ко мне, но Такер хлестнул его вопросом:

– Обнулиться захотели?

Члены Семерки дружно закивали.

– Чего мы ждем? Это же нарушители! – шумели они. – Пора исполнять приговор!

– Послушайте! – выкрикнул Ларс. Он едва сдерживал ярость: на лице вздувались вены, губы змеились тонкой полоской, а руки то и дело перебирали провода. – Да послушайте, черт возьми! Мы здесь не для этого! – Он подождал, пока люди по ту сторону экранов затихнут. – Я пришел, чтобы продемонстрировать вам свое изобретение. Больных планемией можно вылечить, поменяв им тело. Клянусь, я не лгу.

Ларс стянул с себя провода и на миг замер. Он ждал обнуления, готовился к этому. Но Семерка дала шанс.

Он шагнул к девушке. Пальцы завозились с «шахматными часами»: сбоку вспыхнула зеленым флешка-шарик.

За двадцать лет работы я научился пробовать на вкус безмолвие. В комнате Правды оно горчило, разъедало язык, гнило.

Ларс нажал на кнопку «часов». Пространство наполнилось жужжанием. Мы ждали. Даже я позволил себе надеяться.

Взгляд упал на безымянный палец. Мои солнца горели, ее – нет. Она освободилась. Я позволил погибнуть ее Атлантиде.

Минута.

Две. Три. Ничего не происходило.

Линда не будет со мной. Я убил нашего ребенка.

Нашего.

Ларс навис над «шахматными часами», спрятал их от меня, словно испугался, что от моего присутствия окислятся провода. Самовлюбленный идиот превратился в тень. Такую же, какой стал я.

Мы верили не меньше четверти часа, потом – флешка загорелась красным. Казалось, Ларс не замечал изменений, его выдавало лишь сбивчивое дыхание.

– Итак… – начал Такер, но мужчина по соседству прижал палец к губам.

Жужжание потрепанной веревкой ускользнуло в «шахматные часы», на прощание обмотав Ларса и опустив его на колени.

– Она проснется. Она сейчас проснется, – тараторил тот, кто обещал спасти Линду. – Проснется, проснется, проснется…

Я поднялся, и он зашипел громче:

– Проснется…

Я был частицей «не», мешавшей ему обмануть себя. Он утонул лицом в подушке, пробормотал что-то неразборчивое. Это был третий Ларс, с которым я познакомился.

Когда в комнату вломились Утешители, он посмотрел на меня, как смотрел прежде, в студенческие годы. А через миг мистер Обаяние умер, освободив тело для сумасшедшего ученого.

– Позвольте мне… Уйти. Я уволюсь. Я все исправлю. Я… Устраню брак, – сглотнул он, пятясь.

Мы потеряли ее. Сотворили город, в котором нет места слабым, а сами загнулись.

* * *

Через месяц я снова погрузился в работу. Такер лично извинился передо мной за наручники. Результаты операции Семерка аннулировала. Неизвестно, как повело бы себя заполненное тело. Линду отправили в первый блок. Я возмущался, доказывал, что так нельзя, – тщетно. Конечно, зачем поддерживать жизнь, если человек не очнется? Если оболочка пуста?

Это неразумно.

Флешки Ларса были недоработанными. Душа Линды потеряла бо́льшую часть кода. После комнаты Правды я нашел у себя на столе записку: «Она будет жить».

«А ты – нет», – нацарапал я на обратной стороне.

Ларс смылся в город. Я настоял, чтобы Семерка его не обнуляла. Надеялся, что он попытается восстановить Линду. Но сколько я ему ни звонил – он не брал трубку.

Я готовился к новому эксперименту. Отправлял запросы на разрешение Семерке, но мне не отвечали. Я ждал. Совершенствовал методику, искал добровольцев. Ищеек ничего не устраивало.

– Давай отложим, – качал головой Такер. – Сейчас к тебе и так приковано слишком много внимания. Что, если не получится? Ты же понимаешь, какие будут последствия?

Я психовал.

Исследования увлекали, вели за собой по бесконечному коридору, заставляли бежать. И я поддавался. Чтобы жить и ни о чем не думать.

В метаниях прошло десять лет. Меня нагружали мелкой работой в лаборатории и отчетами, только бы я забыл о больных. Я часто ездил в город, к Ларсу, но тот никогда не открывал мне. И тогда я сунул ему под дверь его же записку.

«Ты не будешь жить».

Я снова отослал Такеру запрос и вскоре получил девяносто шестой отказ. В тот вечер во мне что-то надломилось. Я перестал бояться. Это был мой мир. А законы – чужие. Несправедливо.

Я провел операцию втайне ото всех. Ночью. И вновь ошибся. Молодой парнишка обнулился сразу после того, как я вживил ему новый индикатор.

Такеру сообщили утром. Нужно ли говорить, что он был в бешенстве?

Меня не просто выгнали. Мою базу данных поставили на учет, а в список законов добавили еще один, адресованный лишь мне: запрет на выезд из города. Перешагну черту – обнулюсь.

В то утро Семерка обсуждала и другую проблему: четырнадцатилетний мальчишка взломал систему третьего блока.

К счастью, у меня была пара часов, чтобы замять скандал. Ник отправился со мной. Мы поселились в городе, в старом офисе, где двадцать лет назад я проводил квесты.

Насчет родителей Линды… я боялся, но сказать пришлось. Они жили на окраине. Мы пересекались нечасто, а после случившегося – и того реже. Со своими я общаюсь до сих пор, хоть и ловлю время от времени их испуганные взгляды.

Миллион раз я пытался связаться с Такером, слал ему новые разработки, но тот молчал. И тогда я заводил мотор хот-рода и несся навстречу ночи.

Чтобы дышать.

Без нее. Без нашего ребенка. Без друга.

Без себя.

Шейра

Я сижу на табурете и гипнотизирую отражение в зеркале. Расчесываюсь. Волосы выпалываются не хуже сухой травы. Седые и каштановые клочья переплетаются между зубцами гребня. Странное зрелище. Словно молодость борется со старостью.

На щеке краснеет новая гематома. Она появилась вчера, после рассказа Оскара. Расплылась потрепанной птицей, чтобы я не забывала о женщине, обожавшей хот-роды. И о мужчинах, для которых она превратилась в центр экспериментов. В солнышко.

Я подключаю к запястью флешку – Утешители приносят дозу по утрам. Они заботятся о нас, Последних, и ждут, когда мы обнулимся. С сущностями хлопот меньше.

Лучи пробиваются сквозь закрытые жалюзи. Палата пронизана яркими полосками, точно помехами. Скоро все зарябит. Я рассыплюсь на тысячи серых точечек, и кто-то переключит канал. Кто-то будет есть печенье и хохотать над шутками в подростковом сериале, а я умру здесь, заключенная в рамки его телевизора.