Испытание временем - Виталий Храмов

Рука горит. Зачем я всё ещё держу пулемёт? Отпускаю. Оглядываюсь – моя автовинтовка там. Бесконечно далеко. В двух шагах.

К ногам падает граната на длинной ручке. Ледяной ветер пробегает по позвоночнику, разряд тока бьёт из копчика. Хватаю немца, переворачиваю его на гранату, падаю сверху. А куда? Пнуть гранату в бегущих с разинутыми ртами штрафников? Схватить её и закинуть обратно? В руках рванёт – не успею.

Взрыв подкидывает меня. Ничего не вижу. В ушах сплошной звон и грохот морского прибоя. Где верх, где низ? Не знаю! Ничего не понимаю! Но я думаю. Я – жив!

Не чувствую ни рук, ни ног. Дышать даже не могу. Попаду я на стол к тому интерну-трезвеннику! Чую, что меня переворачивают. Что-то льётся на лицо. Пальцами открывают мне глаза и рот.

Ротный! Сука, как же я рад видеть твою мерзкую рожу! В горло мне льётся огонь. Спирт! Ошалел? Дёргаюсь, вижу, что моя рука бьёт по фляге. Рука работает. Я её не чувствую, но она работает. Ротный что-то кричит, рот разевает, как рыба, но через грохот прибоя я его не слышу.

Поднимает меня за шиворот, тащит. Прислоняет. Догадываюсь, что к стене. Хватает пулемёт, суёт его в бывшее окно мехмастерских, трясётся, наверное – стреляет, рот разевает, кривит губы. Чуб его мандражирует на лбу, выбившийся из подшлемника. Гильзы летят.

Смотрю на свои ноги. Всё в чёрной крови. Сгибаю ноги в коленях. Работают! Они мои. Не чувствую совсем ничего, от слова – вообще, но работают! Ни ног не чувствую, ни боли. Не знаю даже, ранен я или нет? Весь в крови, как из ведра облили. Вся моя одежда – окончательно испорчена. Мало того, что кровью пропитана – вся изорвана пулями и взрывом. Шарю руками – без толку. Рук тоже не чувствую. Поворачиваюсь. Тошнит. Из меня вылетают остатки пайка обеденного. Встаю на четвереньки на чужих конечностях, так, по-коровьи и ползу к своей винтовке. И падаю на неё. Ротный, что же ты натворил! Я же пьяный теперь!

Темнота.

* * *

– Дед, одевайся. Спишь? Хорош спать! Освобождай место. Раненым. Симулянт! – скрипит до тошноты знакомый голос. Ротный. Рвотный! Я скоро тебя ненавидеть буду, как Громозеку!

Открываю глаза. Боль. Всё болит. Значит, живой. Стону.

– Вот только не надо! Мы тебя, буйвола, сюда бегом чуть не всей ротой волокли, а оказалось, что ни царапины! Симулянт!

– Я тоже рад тебя видеть, – говорю я в эту двоящуюся морду.

– Вот ещё! – фыркает он. И показывает мне ладонь. – Сколько пальцев?

– Три. Не, четыре.

– Два. Приложило тебя. Ты зачем на гранату полез?

– И зачем же я полез?! – вздохнул я.

– Ладно, одевайся! Девушкам спасибо скажи, что оттёрли тебя. Как в бане кровавой был.

– Немец то был.

– Знаю. Видел.

– Девчата, спасибо. А видел бы – расцеловал бы. Пока только две, нет – три, мерзкие рожи этого вот противного типа вижу. Остальное как в калейдоскопе.

– Сильнейшая контузия. От гранат так не бывает.

Этот голос я тоже знаю. Тот самый интерн.

– Если бы это первая, – вздохнул я.

– Я его оставляю, – говорит интерн.

– Нет, гражданин доктор Живаго! Не оставляешь, – отвечаю ему, осторожно мотая головой.

Ротный напяливает на меня исподнее. Запоздало спохватываюсь, опускаю руку в пах, под всеобщее ржание.

– Смешно вам? А я женатый человек. Мне никак нельзя без этого. Да и вообще этот орган мне дорог. Хотя бы как память.

– Как память? – дружно ржут в ответ.

Повеселил народ. Уже хорошо! А там, глядишь, и отойдёт. Да-да, должно отойти! Обязано! Ещё три года войны!

Что? Нейросеть? Что это? А-а, кажись, припоминаю. Пяткин говорил, что сделает мне модернизацию организма. Ха, как у нас на железке – «Капитальный ремонт подвижного состава с модернизацией и с продлением срока службы». Вот и он мне так. Силу мне вкачал. И буду я теперь как космодесантник Вархамера – расти двести лет, до двух с половиной метров. И силу обрету, как у гориллы. И отсутствие старения. Жить буду, пока не убьют. И ещё он мне вживил нейроинтерфейс. Что это? Не помню, чтобы у космодесанта такое было. Что это? «Интерфейс» – это клавиатура компьютера. Нейроинтерфейс – нервная клавиатура? Зачем она мне? Вот, блин, напихал в меня всякой дряни, пока я беспомощный лежал в его «реакторе». Тоже мне, пришелец! Кто медоборудование «реактором» называет? Ты бы ещё гаубицу «кинетическим нагнетателем» назвал.

Да, да, да! Мысленно утапливаю нужную виртуальную пиктограмму, что висела перед глазами поверх калейдоскопа лиц.

«Дублирование высшей нервной деятельности – запущено».

Бывает. Такой вот кот в мешке.

«Для освоения базы „Нейросети“ необходим стазис. Перейти в стазис?» – «Да» – «Нет».

Не подумав, мысленно утапливаю кубик «да».

– Рвотный, а что такое «стазис»?

Свет погас.

– Здоров я, граждане начальники, здоров, – в очередной раз заявляю я, вставая в «аиста» и с закрытыми глазами попадая себе пальцем точно в нос.

Просто очередная врачебная комиссия. Не хотят меня на передок отпускать. Не верят, что проведя десять суток без сознания, очнулся полностью здоровым.

– Не понимаю я вас, граждане врачи. Воевать некому, а вы полностью здорового ветерана штурмового подразделения держите тут. Там немцы толпами и живые кислород расходуют.

– Заткнись! – довольно грубо обрывает меня председатель комиссии.

– Не очень вежливо, – скривился я. – Злой вы. Уйду я от вас.

– Куда ты рвёшься? В «Шурочку»?

– В неё, родимую.

– Может, психиатра привлечь? Что-то он слишком весёлый.

– Живой я, гражданин начальник. Живой и здоровый. Вот и рад. Надо побыстрее искупить вину свою – и к своим.

– В штрафниках только один способ искупления – кровью.

– Не скажи. При мне вернули звания целой куче штрафников за пленных румын.

– Было. Я тоже слышал, – кивнул один член комиссии.

– А-а, бог… чёрт с тобой! – махнул рукой председательствующий. – Не терпится голову сложить – твоё дело.

– Я в рубашке родился. Ничего со мной не станется, – улыбаюсь я.

После подписи председателя дело пошло быстро. Расписывались. И вот я иду к сестре-хозяйке. Завхозу. Получаю обмундирование, делаю госпиталю №… ручкой и чапаю на станцию. У меня на руках бумаги, в сидоре – сухпай, на душе – покой, в голове – звон вакуума. Иду, вою: «Я – свободен! Словно птица в небесах! Я – свободен! Я забыл, что значит страх! Я – свободен! Наяву, а не во сне».

«Голосую» проезжающим машинам. Подбирают. А ведь строго запрещено. Развлекаю фронтовых рокадных водителей своим посредственным исполнением песен. «Авторадио» тут нет, пока. Я за него. Врио.