Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

этот счет. Армия пока что могла похвастать лишь числом дивизий, но итальянскую авиацию и флот иностранные наблюдатели оценивали как достаточно грозную силу – во всяком случае, достаточную для того, чтобы наверняка разгромить не слишком далеко ушедшую по пути прогресса армию Эфиопии.

Мотивация Муссолини была предельно простой и понятной. Во-первых, он хотел смыть позор поражения в прошлой войне. Миру нужно было дать понять, что итальянцы не забывают обиды и умеют мстить. Во-вторых, захват Эфиопии позволял соединить уже имеющиеся в Восточной Африке колонии в единое пространство. В-третьих, надо же было с чего-то начинать возрождение Римской империи? По всем критериям, от идеологических до стратегических, Эфиопия была для дуче идеальной и первоочередной целью.

Прежняя политика экономической экспансии была признана провальной – слишком долго, да и малоперспективно в условиях «Великой депрессии». Какими бы ограниченными ни были взгляды Муссолини, он понимал, что соперничать в торговом обороте с Британской империей, США или Францией Италия не может, а потому ее влияние на Эфиопию будет уменьшаться год от года. Кроме того, как уже отмечалось, дуче был настроен «получить свое» и войти в историю как человек, победивший там, где потерпели неудачу ненавистные ему итальянские либералы. Наконец даже кадровые итальянские дипломаты, далекие от действительного принятия «идеалов фашизма», полагали кампанию против Эфиопии меньшим злом по сравнению с какой-нибудь возможной балканской авантюрой, следствием которой стала бы война с Францией и ее союзниками. Кроме того, очень многие в Италии хотели отомстить за поражение.

Эфиопию, еще вчера почти союзницу, изображали теперь как государство варваров, с примитивным социальным устройством и темницами для рабов: «Мы терпеливо нянчились с Эфиопией 40 лет – теперь хватит!» – писали итальянские газеты.

Этот маховик антиэфиопской истерии начали раскручивать в 1932 году и не останавливали вплоть до начала войны – дуче удалось вовлечь в эту игру даже короля, который не любил ни делать визитов, ни принимать их. Тем не менее Виктору Эммануилу пришлось посетить и Эритрею, и Сомали – разумеется, поездка сопровождалась соответствующей пропагандистской шумихой. Впрочем, монарх тоже помнил о катастрофе, постигшей страну при его отце, и теплых чувств к Эфиопии не испытывал. Ватикан тоже в принципе был не против – перспектива прирасти новой паствой за счет «эфиопских схизматиков» казалась весьма заманчивой. Муссолини же без каких-либо сомнений активно поддерживал исламские движения в регионе, стремясь обеспечить себе максимальную поддержку в войне с христианской Эфиопией. Но главным вопросом, конечно, оставалась политика Англии и Франции. Накануне Мировой войны эти страны обещали поддержать интересы Италии в Восточной Африке, но что будет теперь?

Если причины, предопределившие агрессию Италии, вполне очевидны, то дипломатическая дорога к началу войны оказалась достаточно запутанной. Хотя к 1934 году Муссолини однозначно определял своих англо-французских союзников как «ослабевшие, вырождающиеся демократии», он все еще нуждался если не в их содействии, то хотя бы в лояльном нейтралитете по отношению к будущей африканской кампании. Достаточно было Лондону перекрыть Суэцкий канал, и все планы покорения Эфиопии отправились бы в мусорную корзину. И хотя дуче не верил в то, что французы могли устроить какую-нибудь пакость на границе, все же стоило заручиться их поддержкой – хотя бы потому, что неприятный сюрприз могли преподнести немцы: например, снова попытаться присоединить Австрию, покуда итальянцы отправились бы покорять Черный континент. Допустить этого было нельзя.

В свою очередь, и Парижу, и Лондону все еще требовался дружественный, союзный Рим – чтобы единым дипломатическим фронтом противостоять возрождающей свою военную мощь Германии. Существовавшее тогда между Римом и Берлином напряжение из-за Австрии требовало от англичан и французов осторожности: важно было «не спугнуть» дуче, не спровоцировать его на какой-нибудь отчаянный шаг, который повлек бы за собой разрыв союзнических отношений. Так считали англичане и французы, совершенно не сумевшие оценить главной страсти Муссолини – он всегда стремился выглядеть сильным и к силе же тянулся. «Скатывающиеся к социализму» французы и «безвольные английские пацифисты» раздражали его до невозможности, а потому в событиях 1934–36 гг. немалую роль сыграла и личная антипатия итальянского премьера к представителям правительств союзников.

Однако, для того чтобы расчетливо проводить политику «колониального удовлетворения Италии», англичане и французы были слишком связаны по рукам и ногам общественным мнением своих стран. А оно требовало от своих премьеров решительной борьбы за мир во всем мире, но только без единого лишнего фунта или франка расходов и каких-либо жертв от населения. Западные обыватели не хотели повторения сценария Мировой войны: укрываться от газовых бомб ради эфиопов? Нет, спасибо! В Лондоне итальянский посол многозначительно указывал рукой в сторону Германии, где к власти пришли национал-социалисты Адольфа Гитлера, и рассказывал всем, кто желал его слушать, о неслыханной мощи новой Италии. Гранди обманывал не только англичан, но и своего патрона, отправляя ему отчеты с беззастенчиво преувеличенными достижениями итальянского посольства, якобы пользующегося в Англии всеобщим доверием и даже симпатиями двора. Он, впрочем, достаточно точно ощутил нежелание британского правительства вмешиваться в этот конфликт, но в очередной раз не оценил общественных настроений – очень распространенная для диктаторских режимов ошибка.

Англичане и вправду не хотели воевать, но равнодушными они не были. Лига Наций, смысл образования которой декларировался как средство для предотвращения войн, еще раз стала тогда объектом упований «хороших европейцев». Будущее должно было показать – оправдает ли Лига возлагаемые на нее надежды, или же африканский конфликт станет ее лебединой песней. Для французского и английского правительств ситуация вокруг Эфиопии превратилась в отчаянную попытку проплыть между Сциллой желания дуче повоевать своими легионами и Харибдой настроений собственных наций, не желавших молча соглашаться на откровенную итальянскую колониальную войну «за интерес».

В начале 1934 года Муссолини объявил самому пожилому из квадрумвиров, генералу Эмилио де Боно, о том, что в ближайшем будущем Италия атакует и разобьет Эфиопию. Несмотря на ненавистную дуче козлиную бородку генерала, именно де Боно, как наиболее заслуженному фашисту среди кадровых военных, было поручено руководить будущей кампанией. Муссолини остановился на этой кандидатуре еще и потому, что последний возглавлял тогда министерство по делам колоний – вручая руководство герою «марша на Рим», дуче метил в несколько целей сразу. Во-первых, как он считал, де Боно будет управлять проще, нежели его коллегами из Генерального штаба или министерства обороны; во-вторых, Муссолини собирался придать колониальной войне статус «идеологического похода», мечтая о том, чтобы именно его дивизии фашистской милиции сыграли наиболее яркую роль в грядущей кампании. Де Боно, давно оторвавшийся от военной касты, должен был стать надежным исполнителем воли дуче. Генерал отправился в Африку, чтобы подготовить все к благоприятному осеннему сезону: