Китайская петля - Вячеслав Антонов

Ясное и чистое утро уже накалялось полуденным жаром. От реки слышался стук вальков — там, на низких мостках, расселась цветная бабья клумба: белые рубахи с широкими рукавами, темные ситцевые сарафаны и фартуки с мелкими белыми цветами, розовые, красные, темно-синие платки. Из-под платков виднелись круглые загорелые лица, потные лбы, блестящие на ярком солнце. Однако, поднимаясь по крутому взвозу, Шинкарев не особенно всматривался в окружающее: он размышлял.

В ворота втекала густая толпа, направляясь по улице в сторону рынка. На всякий случай придерживая карман, Андрей, без особых намерений, тоже двинулся на торг — сегодня открылась ярмарка.

Купив в обжорном ряду горячего медового сбитня и пирог с зайчатиной (сбитенщик дал сдачу медными денежками — обсчитал ли, нет, черт его знает), Шинкарев прошел меховым рядом. Укрытые от солнца, под навесами красовались меха собольи, куньи, лисы черные и красные, белка в розни и сшитыми мехами, бобры, песцы черные и белые, зайцы и волки, горные барсы и даже барбы (тигры). Со всего Саянского нагорья стекались в Красноярск меха — лучшие, понятно, в цареву казну (…сколь числом придет в году, того описати не в память, а чаять тое казны приходу в год боле шти сот тыщ рублев — ..), да и базару оставалось довольно…

А ведь недавно еще все это были кыргызские угодья, их кыштыми — саянские шорцы и койбалы — меховой «алдан»в Хоорай посылали. Смирятся кыргызские тайши с такой потерей? На-ко, выкуси — смирятся они! Значит, в который раз жди войны.

А на торжище стоял шум, толчея, гомон. Пьяненький мужичонка тренькал на балалайке, веселил народ:

Чаще-почаще, что кому послаще:

Кому сахар и медок, кому бабий передок

Пушной ряд окончился, пошел красный товар: сукно цветное, «каменье-одекуй» (бисер), посуда медная и оловянная, уздечки наборные, узорные попоны и много еще чего. Тюменские ковры — на черном поле огромные красно-белые розы и зеленый виноград — розан мой алый, виноград зеленый… Вот и их ткань продавалась и, как видно, неплохо. Но Андрей не стал подходить к целовальниковой жене — разбитной сибирячке в цветастом платке. У него появилась мысль — купить подарок Рыжей, может, бусы какие-нибудь; да только не знал, хватит ли на это его денежек.

Кончился и красный товар, пошел одежный ряд — порты, рубахи, кожаные сапоги (сибиряки лаптей не носили), кафтаны, пестрый женский наряд.

— Ай, хорош азямчик! Глянь-ко! — протянул какой-то мужичок Андрею длиннополый, теплый кафтан.

— Мне такой же, но с перламутровыми пуговицами, — машинально бросил тот, занятый мыслями о кыргызах.

«Хочет ли Ши-фу отдать им город, ни разу не взятый, согласно известным сведениям? Много ли стоят известные сведения? Можно ли это допустить?»

Андрей повернул в сторону конских рядов, не заметив, как из-за кафтанного ряда за ним осторожно скользнул мужчина, одетый в старый казацкий кафтан, продранный на локтях. На переносице запеклась большая багровая корка — след крепкого удара, полученного не далее как вчера.

Войдя в город на рассвете, господин Ли Ван Вэй сразу направился на Посад. Свой путь он сверял со «схемой», грубо нацарапанной на куске бересты, который он получил от староверческого старосты. Подойдя к нужной калитке, посол Его императорского величества, господин Ли Ван Вэй стукнул несколько раз витым железным кольцом.

— Кто там? — послышался неприветливый бабий голос из-за высоких ворот.

— Мне нужен Михаил, — вежливо ответил Мастер.

— Нету Мишки. В Енисейск за товаром уехамши.

— А когда он вернется?

— Да кто ж ево знат — неделю проездит, не то и две.

— Кто-нибудь его заменяет в торговле?

— Никто не заменят — то дела евонные. Иди отсель, мил человек, не знам я ничево.

Навестив Чена, Мастер направился к Малому городу. Пройдя Посад, он вышел к открытому месту, где рядами были вкопаны вертикальные столбы — надолбы. За надолбами шел глубокий ров, за которым поднималась высокая крепостная стена. Верхняя часть ее выступала вперед, образуя боевые навесы — «обламы».

Тяжелые серебристо-серые бревна отчетливо рисовались в густом синем небе, дальние башни — квадратные, с четырехскатными тесовыми крышами и малыми островерхими башенками наверху, — виделись уже туманно-голубыми, полурастворенными в теплом воздухе. В центральной Преображенской башне были открыты ворота, сбитые из листвяжных плах в три пальца толщиной, стянутых широкими железными полосами и скобами.

— Куды прешь? — опустив бердыш, поинтересовался воротный.

— Мне к воеводе, по важному делу.

— Сабля али пистоль при себе имется?

— Вот. — Китаец показал широкую китайскую саблю в черных кожаных ножнах с узорными бронзовыми петлями. — Но я не воин и не умею рубиться, как вы, доблестный альт.

Караульный поскреб в затылке.

— Ладно, проходь.

Войдя в ворота, китаец внимательно огляделся, накрепко запоминая увиденное. Рубленые крепостные стены, или «городни», образовывали внутри стены прямоугольные клети, заполненные хозяйственными, складскими, а частью жилыми помещениями крепостного гарнизона. Внутри острога стояло несколько строений: «съезжая изба»— крепостная тюрьма, «приказная изба»— воеводская канцелярия, «государевы анбары»— склады собранной пушной дани, где она хранилась перед отправкой в Москву. Еще в остроге имелась рубленая церковь и «жилая изба», в которой жили «аманаты»— заложники туземных данников. Во всем чувствовались сила и порядок крепости, готовой в любой момент сесть в осаду. Немного постояв, господин Ли Ван Вэй решительно направился к приказной избе.

После ухода Мастера, еще немного соснув в балаганчике, Чен ополоснул лицо в потеплевшей енисейской воде, подошел к уже знакомому пристанскому сторожу, дал тому копейку и поручил поглядывать за лодкой. Сам же направился в город. По описанию господина Ли Ван Вэя найдя вчерашний кабак, Чен вошел внутрь и взял чекушку у целовальника, предложив и тому выпить.

— Не пью я до обедни. Жена узнат, враз во власы вцепится — аспид, не баба!

— Сочувствую. Ну, тогда твое здоровье!

— Буди и ты здрав, коль человек хороший.

— А если плохой?

— А плохой дак подохни, я жалеть не буду.

— Понял. А вот вчера у вас в чуланчике был один плохой, Гришкой звали. Он как, жив еще?

— Да што ж ему, варнаку, зделатца? Чен набулькал еще стаканчик.

— Хотелось бы с ним потолковать.

— Толкуй, мне што?

Он открыл дверь чуланчика:

— Гришка, подыми харю-то! Дело до тебя есть.

Спящий мордой вниз Жиган поднял кудлатую голову, небрежно перемотанную какой-то тряпкой:

— Вина дай, — прохрипел он спросонья.