Дневники голодной акулы - Стивен Холл

На протяжении многих месяцев иероглиф ослаблял разум Исаму, вызывал у него забывчивость и заставлял вести себя так, что он казался чужим даже своим собственным домочадцам. В конце концов донимаемый иероглифом со свитка Исаму полностью впал в бессознательное состояние.

Тогда в долину Тэкиси был отправлен посыльный, чтобы сообщить сыновьям Исаму, что случилось несчастье, и попросить Тэкиси и учеников Сётай-Му о помощи.

На рассвете следующего дня в дом Исаму прибыли трое мужчин. Они были одеты, как воины, но не походили ни на один из известных военных кланов. Их бронзовые доспехи были сделаны из сотен тысяч замысловато выкованных символов и знаков и представлялись настолько тонкими и нежными, что даже скользящий удар, казалось, мог бы с легкостью их рассечь. Кроме того, видно было, что вместо двух мечей, которыми обычно снаряжаются в битву, у каждого воина был только один, да и тот — без лезвия. Этими воинами были сыновья Исаму: Кэнсин, Нибори и Сусуму, но они остались неузнанными, потому что долгое отсутствие и многие годы обучения сильно их изменили.

Трое мужчин вступили в комнату, где Исаму хранил свои свитки, и стали сражаться с дурным иероглифом. В конце концов они его победили, но Сусуму был смертельно ранен в этой схватке. Позже в тот же день Кэнсина и Нибори настойчиво призвали вернуться обратно в Сётай-Му, но Сусуму жить оставалось недолго, и он сказал, что проведет свои последние часы в доме отца.

Вечером Исаму пришел в себя, и разум его окреп. Он сразу же узнал в умирающем воине своего сына. Когда Сусуму открыл глаза и увидел отца, он попросил, чтобы впредь с той поры все иероглифы, которые станут писать в их землях, отправляли в Сётай-Му для проверки их подлинности и удостоверения в том, что они не дурные. Исаму с этим сразу же согласился и пообещал большее: он сделает все, что в его силах, чтобы каждый иероглиф во всей Японии проходил бы проверку в Сётай-Му. Услышав это, Сусуму улыбнулся и ушел в мир предков.

Остаток дней старик Исаму прожил ради выполнения своего обещания.

— Хочу тебе кое-что показать. — Фидорус вышагивал по коридору своей походкой директора школы, а я плелся за ним сзади. — Когда Эрик Сандерсон Первый нашел меня, — сказал он, — я был тяжело ранен и спасался бегством в страхе за свою жизнь. Я пытался замести свои концептуальные следы дымом из кодов и текстов, перебираясь из города в город.

— Тем маршрутом, по которому следовал Эрик, чтобы вас найти?

— Да, но моя дымовая завеса не действовала, к тому же я не мог передвигаться достаточно быстро. Эрик помог мне устроить ловушку. — Мы подошли к двери в книжной стене. — Он спас мне жизнь. Вот почему он так плохо воспринял мой отказ помочь ему в поисках людовициана.

— Ловушку, чтобы поймать — кого? От кого вы бежали?

— Как раз это я тебе сейчас и покажу.

Фидорус распахнул дверь. Помещение за ней было похожим на пещеру, темным, как ангар в ночное время. Я пристально вглядывался в темноту. В отдалении на полу стоял куб размером с дом, очерченный абрисом мерцающего света.

— Боже, — сказал я, не отрывая от него взгляда. — Как красиво.

Фидорус не ответил.

Когда мои глаза привыкли к освещению, я увидел, что этот эффект производился конструкцией высоких деревянных каркасов. На каждом из них стояло по одному кинопроектору, и каждый проектор светил в бок соседнему. Все вместе они очерчивали куб.

— Это ловушка?

— Да. Вверху — знаковый фильтр, — сказал Фидорус, указывая на верхнюю часть куба, — а здесь, внизу, — контейнер. Это клетка. Рыбный чан.

Посмотрев туда снова, я начал различать огромный темный шар, роившийся посреди этого чана. Длинные толстые кольца вины, страха и отчаяния выпячивались и свисали из клубящейся массы, а затем всасывались, ускользая обратно. Самое худшее состояло в том, что этот темный шар казался знакомым, порождая невыносимую тошноту своей тяжестью.

— Что там внутри?

— Тоска.

Я повернулся, чтобы посмотреть на доктора.

— Светоглоты, любожорки и смехоежки, — сказал он. — Тысячами. А самые большие посредине — это сердечные черви; они здесь — короли. Такую колонию называют «тоской».

Дрожь отвращения. Я вспомнил о светоглоте, находившемся у меня внутри в старом госпитале, о тошноте, об отсутствии воли. Вспомнил о мистере Никто и его нанимателе.

— Откуда это явилось?

Задавая этот вопрос, я уже чувствовал, что в голове у меня формируется ответ. Я начал ощущать контуры огромного круга.

— От Майкрофта Уорда, — сказал Фидорус.

Я снова уставился в глубь чана.

— Каким образом?

— Сотрудники «Сётай-Му» пытались остановить распространение Уорда. Мы вели войну против него почти двадцать лет. Однажды его агенты взломали нашу компьютерную защиту. Они разводили бациллы тоски, загружали их дюжинами, миллионами в письма и слова, которые затем внедряли в нашу систему языкового мониторинга. — Старик выглядел опустошенным. — Я был единственным из «Сётай-Му», кто выжил, да и то только благодаря тебе.

— И вы пришли сюда?

— Это отделение лаборатории было заброшено много лет тому назад, и люди Уорда ничего о нем не знали. Видишь ли, я всегда считал, что главным моим делом является продолжение нашей работы. Я делал все, что мог, чтобы продолжать скрываться, в то же время заботясь о языках и поддерживая их жизнеспособность. Но теперь я стар, а Уорд обрел богатство и власть. Он располагает ресурсами, которые однажды позволят ему максимально усовершенствовать свою систему стандартизации, и если это случится, то вместо тысячи Уордов появится сотня тысяч, миллион, миллиард. Он будет расти экспоненциально, пока не останется никого другого. Только он — в каждом доме, в каждом городе, в каждой стране. Навсегда.

— Господи, — сказал я.

— И по этой причине, — сказал доктор совершенно будничным тоном, — завтра я буду помогать вам обоим.

Из-за того, что доктор показывал мне, как пройти на маленькую кухню и в ванную комнату, возвращение в спальню Эрика Сандерсона Первого заняло около десяти минут.

После всех этих коридоров и перекрестков славно было снова оказаться у двери Эрика, узнать свои вещи, увидеть на другой стороне комнаты своего кота и теплую удобную кровать.

— Давно ты в последний раз спал?

— Не знаю, — сказал я. — Но голова так и кружится.

— Хм. Боюсь, до утра тебе придется выполнить два важных задания.

С этими словами Фидорус вынул из своего внутреннего кармана очень старую кисточку. Деревянная ее рукоятка сделалась темной и блестящей от времени. Щетинки тоже были темными, но идеальной формы.

— Похоже на кисть Тэкиси, — сказал я. — Это каллиграфическая кисточка, да?