Игрек Первый. Американский дедушка - Лев Корсунский

— Я тебя провожу! — вскочил Гоша, но бывший гусар отстранил правнука:

— Русский офицер ходит в сортир без провожатых! — Старик, печатая шаг, двинулся в туалет.

— Боже мой, на что у человека ушла жизнь! — с горечью вздохнул Гоша.

Зоя Сергеевна посмотрела на мужа, как на идиота.

— А у тебя на что ушла жизнь?

— Разве она уже ушла?

Оказавшись в холле, американец был немало удивлен интересом, который вызвал у симпатичной девушки в ярком голубом платье. Она простреливала взглядом подход к комнате для джентльменов.

— Дедуля! — девушка подарила Серафиму Терентьевичу ослепительную улыбку.

— Я к вашим услугам!

— Это я к вашим услугам! — девушка подмигнула американцу.

— Как вас зовут?

— Инга. А вас?

— Серафим.

— Очень приятно. — Девушка стыдливо потупилась. Она устроила театр без зрителей для себя самой. — Вы ведь не совок? Не русский? — пояснила она.

— Русский. Но американец.

— Как интересно! — Самым страшным для Инги было стоять в одиночестве, поэтому она сделала вид, что сгорает от любопытства. — Расскажите, пожалуйста!

— В другой раз.

— Обманете! — тоном обиженной девочки протянула Инга. — Больше вы никогда не придете! Вы не из нашей гостиницы?

Американец мотнул головой, совершенно очарованный новой знакомой.

— Слово джентльмена, что я сюда еще приду!

— В комнату для джентльменов! — прыснула Инга. Краешком глаза она приметила молодого негра во фраке.

Он тоже обратил на нее внимание. Инга продолжала улыбаться своему собеседнику, но теперь уже эта улыбка могла относиться и к негру. Тот ответил девушке улыбкой. Дальнейшая беседа со старцем была необходима, чтобы возбудить у негра ревность. Но переигрывать не следовало.

— Как я вас найду в другой раз? — спросил дедушка.

— Меня тут все знают! Ах, Серафим, я вам не верю! — Инга рассеянно кивнула ему на прощанье и отошла.

Хорошо, что у старика не было плебейской привычки оглядываться: Инга и негр, стройный и высокий, словно внутри у него росла пальма, взявшись за руки, следовали в номер.

Под «Очи черные» американец, пританцовывая, объявил своим родственникам:

— Я никогда не пользовался таким успехом у женщин!

— Дедушка, ты надолго в Россию? — Зоя Сергеевна старалась перекричать оркестр.

— Навсегда! Я ведь приехал сюда не жить.

— Не жить? — прокричала Зоя Сергеевна. — А что делать?

— Умереть!

— Зачем же так мрачно!

— Иногда мрачно — это жить! Я хочу весело умереть! Пока я здоров!

Гоша запротестовал:

— Дедушка, ты меня доконаешь! Тебе же еще ста лет нет!

Оркестр смолк. И Серафим Терентьевич произнес очень серьезно, но без всякого трагизма:

— Я хочу в родную землю! Я приехал сам, потому что не желаю, чтоб сюда перевозили мой прах!

Гоша молча встал, чтоб в столь торжественную минуту стоять рядом с прадедом.

— Я готов захлопнуть последнюю страницу книги моей жизни… — в голосе американца звучала не пьяная грусть, а трезвая печаль.

Гоша всхлипнул, покачиваясь, как деревце на ветру.

— Последнее доброе дело я сделал. Все свои деньги отдал на санаторий для бездомных собак…

— Все деньги? — придушенно спросила Зоя Сергеевна. — Так много?

— У нас очень много бездомных собак!

— У нас тоже! — с грустью подтвердил Гоша, шмыгая носом.

Давно он не получал такого нехитрого удовольствия — поплакать. Женщинам-то хорошо, чуть что — и в слезы. А мужчине сколько помучиться надо, чтоб выжать из себя хоть одну слезинку.

Гоша не стеснялся своих слез. Теплыми лужицами они стояли на его небритых щеках, не желая скатываться вниз.

Зоя Сергеевна передернулась от омерзения при виде мокрого, зареванного лица супруга, не понимая, что плачет он и о своей жизни, загубленной ею, и о ее жизни, загубленной им… И выпитое шампанское тут совершенно ни при чем, потому что плачет об этом Гоша Гоголев каждый день, хотя и невидимыми миру слезами…

— Я рад, что гол, как сокол! — с воодушевлением сообщил американец. — С чего начал — тем и кончил! Егор, завтра мы с тобой пойдем выбирать мне могилу!

Не в силах больше сдерживаться, Гоша упал на грудь Серафима Терентьевича и зарыдал. О, крепкие мужские объятия, омытые слезами прадеда и правнука.

Ночь нам дана для бешеной гонки на «Роллс-Ройсе». Зоя Сергеевна на заднем сиденьи переносила пытку тряской как неизбежность, раз уж это было необходимо ее спутникам, чтоб почувствовать себя настоящими мужчинами.

Американец не признавал никаких правил движения, а свистки милиционеров только подбадривали его, как ковбоя свист пуль за спиной.

— Егор, — в крайнем возбуждении проговорил Серафим Терентьевич, — сейчас я тебе покажу дом, где я родился! Ты его и сам знаешь, двухэтажный, на углу Староконюшенного! Сейчас за поворотом!

Автомобиль резко повернул и остановился. Дедушка выскочил на мостовую. И замер перед угловым семиэтажным домом в скорбном молчании. Строгая вывеска гласила, что это Дом политпросвещения.

— Ты здесь родился? — с пьяной беззаботностью спросил Гоша.

Скрипнули тормоза гаишного «жигуленка».

— Кто сидел за рулем машины? — лейтенант поспешил к нарушителям, не понимая, что они тут делают.

— Тихо! — шикнул на него Гоша. — Человек родился!

Глава 3

Самым замечательным в ночном веселье было то, что наутро Гоша Гоголев не испытывал царапающих душу угрызений совести. Не было никакого желания мучительно припоминать постыдные события гулянки. Даже голова Гоголева не железной гирей, как обычно, клонилась к земле, а трепыхалась воздушным шариком, когда они с дедушкой качались в «Роллс-Ройсе».

Гоша беззаботно подумал: как славно, что он не отражается сейчас в кривом зеркале Зоиного лица! Теплая мужская компания: прадед и правнук. Зеркально выбритая и благоухающая физиономия Серафима Терентьевича лучилась начищенным самоваром. «Неужели это последний гусар!» — испуганно подумал Гоша.

Элегический ход мыслей правнука нарушил взрыв гусарского хохота.

— Утречком, пока ты дрых, я отстоял в очереди! — сообщил дедушка в восторге. — Это великолепно! Когда моя очередь дошла до сосисок, все уже были как родственники! У нас люди слишком оторваны друг от друга. — Американец залюбовался подмосковным пейзажем.

— У вас такого нет? — с дурацкой гордостью спросил Гоша.