Княжий суд - Юрий Корчевский

Я подступился к мужику. Он с нескрываемым страхом ждал своей участи.

— Лазутчик? — грозно нахмурил я брови.

— Что ты, что ты, воевода-батюшка! Какой из меня лазутчик? Истопник я в управе городской. Нешто ты меня ранее не видел? Петром меня звать.

Я всмотрелся в мужичка. Нет, лицо незнакомое. Может, и встречал когда, но не княжеское это дело — истопников, людей подлого сословия, в лицо знать.

— Отвечай немедля, куда письмо везешь?

— В Москву, к родне.

— Или признаешься, или повешу. Дружинники многозначительно поглядели на березу по соседству.

— Ей-богу, в Москву! — юлил Петр.

— Ты думаешь, я поверю, что у истопника в управе может быть такой хороший верховой конь? Тягловая кляча, тебе, может быть, и но плечу, но только не верховой конь. Он стоит больше, чем твое жалованье за год.

— От родни достался, барин.

— Тогда почему письмо в сапоге держишь?

— Куды же мне его прятать?

— Сам писал?

— Нет, неграмотный я. Писарь в управе помог. Я ему сальца шматок за то принес.

— Юлишь, смерд! Хлопцы, вешайте его!

А сам подмигнул дружинникам. Те живо перебросили веревку через сук, свободный конец привязали к седлу лошади, поволокли незадачливого мужика к дереву и накинули ему петлю на шею.

— Рятуйте, люди добрые! — завопил мужик. — Что же это делается! Без вины смертию лютой казнят!

— Хватить блажить! Или говоришь правду — кому и от кого письмо вез, или сейчас с жизнью расстанешься. Со мной шутки плохи!

— Все скажу, отец-воевода! Все, как на духу, только пощади!

— Сказывай, да поспешай!

— Петлю с шеи пусть снимут — боязно мне, барин.

Я махнул ратникам рукой. Те сняли петлю с шеи, и теперь она качалась перед лицом истопника. Пусть болтается, это впечатляет. Своего рода метод давления.

— Письмо то — в Москву, высокому боярину, — выпалил Петр, косясь на свисающую веревку.

— Имя!

— Если скажу, он сам меня повесит.

— А ты не сказывай ему ничего. Мне все поведаешь, и я тебя отпущу. Ты письмецо боярину тому передашь, думаю — он ответ напишет. Вот ту бумагу ты мне в Коломне и покажешь. Всех дел-то — дать мне почитать. Уж очень я любопытный. И сам цел будешь.

— Я согласный, — закивал мужик головой.

— Говори.

— Бумага та писана уж не знаю кем, только мне ее наместник наш Шклядин самолично отдал.

— Что, раньше разве не возил?

— Было дело, три раза. И коня он же дал — из своей конюшни, и рубль в награду.

— Жалко, что не тридцать серебренников, Иуда. Кому в Москве вручить надо?

— В дом князя боярина Телепнева велено снести. Токмо не ему, а старшему дружиннику Митрофану.

Петр отвел от лица веревочную петлю.

— Ну так что, воевода-батюшка? — с надеждой смотрел он на меня.

— Забирай письмо, вези в Москву. Обо мне — ни слова. Прознает князь или Шклядин — не сносить тебе головы. А когда вернешься — допрежь меня найди, покажешь ответ — и тогда можешь идти к Гавриле, наместнику.

— Понял, понял, боярин. Все исполню в точности, не сумлевайся.

Я отдал ему бумагу. Петр сунул ее в сапог, обулся.

— Так я могу ехать?

— Проваливай с глаз долой!

Обрадованный Петр вскочил на лошадь, тронул поводья и долго еще оглядывался, одновременно не веря своему избавлению от смерти и опасаясь стрелы в спину.

Все, ждать больше некого. Не будет наместник посылать второго гонца.

Чтобы не вызвать подозрения у Шклядина, пришлось ехать в Охлопково. Не мог же я появиться в Коломне сразу после отъезда — наместник почувствует неладное.

Устроил себе маленький отдых в Охлопково.

А на четвертый день к обеду снова уже был в давешней деревне. По моим расчетам, гонец должен был возвращаться сегодня.

Так и случилось.

Ближе к вечеру показался знакомый всадник. Завидев нас, он переменился в лице, остановился и спрыгнул с седла. Усевшись на землю, послушно стянул сапог, достал из-за голенища бумагу и с поклоном передал мне.

Интересно, что Телепнев Шклядину ответил?

Развернув лист, я прочитал: «Здоров твоими молитвами, чего и тебе желаю. А здоров ли знакомец наш? По слухам, в Коломне жарко — не приключилась ли с ним беда?»

Коротко, а не очень понятно. Я отдал бумагу Петру.

— Видишь, я тебя не задержал совсем. Ну, езжай к боярину — он уж заждался небось.

Петр поклонился, сунул бумагу обратно в сапог, натянул его на ногу, вскочил в седло и был таков. На все про все ушло от силы пять минут. Руку Телепнева я узнал — он писал. Почерк его я знаю по прежней у него службе — доводилось видеть.

Я не спеша двинулся в Коломну, за мной последовали дружинники. Что Иван хотел в записке Шклядину сообщить? Почему речь идет о моем здоровье? То, что речь обо мне, я нисколько не сомневался. Черт, не спросил у Петра — не передавал ли Телепнев кроме письма еще что-нибудь? На словах, или узелок какой? Теперь уж поздно. И значит, надо удвоить бдительность. Раньше я без опаски один по Коломне ездил, теперь придется дружинников с собой брать для охраны. Телепнев не тот человек, чтобы пустые слова писать боярину. Они явно что-то затевают. Но что? Может — отравить хотят, яду подсыпать? Такое уже было, и я сомневаюсь, что князь повторит трюк. Хотя и полностью исключать этого тоже нельзя — с него станется. Могут арбалетчика на крышу сарайчика посадить. Дело нехитрое, это не из лука стрелять — там сноровка и опыт нужны, и стоит арбалет по сравнению с луком недорого — потом можно просто бросить. Стрельнул — и иди себе по улице. Наверняка у боярина уже есть в городе свои люди, по сравнению с которыми истопник — мелкая сошка, и годен лишь для того, чтобы бумаги возить. Но ведь может быть человек для особых поручений — назовем его так. Знать бы, кто он…

Вот и Коломна.

Жил я пока в небольшой избе, из вновь построенных, дожидаясь, пока достроят каменный дом в кремле. Завершат постройку крепости, возьмутся за арсенал, храм, дом воеводы — этот план я видел у итальянцев на бумаге.

Я отпер дверь, вытащил нож и обошел скромную избу. Нигде никого. Вещи на своих местах. Не похоже, что в доме побывал посторонний. Но с этого дня я, уходя, привязывал тонкую черную нитку к дверной ручке, а подходя, проверял — цела ли она. Замок амбарный на двери для умелого человека — не преграда. Он только с виду огромный да неприступный, а открыть его кривым гвоздем можно.

Прошла неделя, вторая, и когда я уже несколько успокоился, вернувшись со службы, обнаружил: нитка на двери порвана!