Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни - Екатерина Владимировна Лобанкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Львов тем не менее просил его не торопиться с уходом и дал хороший совет — подождать всего месяц, чтобы дослужиться до следующего чина коллежского асессора. Глинка последовал его совету и подал заявление на имя императора и официальное письмо Львову 7 декабря 1839 года. Причина увольнения вызывала уважение — собственное «болезненное состояние», «слабое мое сложение, изнуренное долговременными страданиями в течение нынешнего года, беспрерывно было поражаемо припадками». Глинка искренне писал: «Великолепный хор придворных певчих требует неусыпного попечения и превосходною своей стройностию поражает чувства слушателя в степени для слабонервного человека невыносимой»[317]. Помимо этого, он указывал на необходимость в участии ведения дел «в расстроенном домашнем хозяйстве» и «кровную обязанность быть утешением престарелой матери», которая летом 1839 года потеряла еще одного сына — любимого Андрея. И в этих причинах не было лукавства. Он решил, наконец, выполнить свое давнее обещание матушке и жить в деревне, быть ей опорой в сложном деле управления имением.
19 декабря он получил из Дирекции официальный приказ об увольнении{342}, а заодно и новый гражданский чин VIII класса, так что он теперь мог подписываться как коллежский асессор, что было довольно почетно. Обращение к нему должно было начинаться словами «ваше высокоблагородие».
Глинка проработал в Капелле почти два года. Вроде бы непродолжительный срок. Но его имя оказалось прочно вписано в длинную историю этого старейшего музыкального заведения России. Сегодня Санкт-Петербургская государственная академическая капелла носит имя композитора.
Глава девятая. Новая любовь (1839–1840)
Все в жизни контрапункт, то есть противуположность.
Прежде чем дальше выстраивать линию жизни Михаила Ивановича, нужно вернуться назад, в 1838 год, когда закрутилась пружина внутреннего конфликта последующих лет. Как мы помним, к концу 1837 года Глинка окончательно разочаровался в своей жене и семейной жизни, но это не мешало ему соблюдать status quo и совместно выезжать с Марией Петровной на балы. Теперь они жили, как и многие семейные пары того времени, следуя внешним приличиям, о чем написал Пушкин в «Евгении Онегине»:
Привычка свыше нам дана,
замена счастию она.
В свете женатым мужчинам не запрещалось «волочиться» за красивыми женщинами, лишь бы эти увлечения не доходили до императора. Глинка находил истинное счастье и вдохновение в мимолетных увлечениях, которым он предавался, по-видимому, без всякого чувства вины. Так поступали многие его знакомые. Даже Владимир Одоевский, для многих являющийся образцом добродетели, женатый на красивой и образованной женщине, не смог противостоять новой любовной страсти[319].
Все это не мешало ему заботливо относиться к жене, которую Глинка, несмотря ни на что, в письме называл «бедная моя Машенька». Весь 1838 год она постоянно болела. «Она чрезвычайно похудела, и я не в силах сказать вам, до какой степени это меня огорчает»[320], — сообщал он матери.
Музыкальные рауты у Глинок
Высокая должность мужа и благосклонность царской семьи обязывали семью Глинок к определенному поведению, что хорошо понимала Мари. Побывав на зимних балах в начале 1838 года, она решила организовывать званые светские вечера у себя на квартире. Раз в неделю, по четвергам, у них собиралось большое общество — помимо приятелей Глинки, приятельниц жены и родных[321] приходили артисты и литераторы, среди которых были Брюллов и Кукольник, Петров и Воробьева, фрейлина Бартенева, певцы Лоди и Гулак-Артемовский. Угощали чаем с сухариками, крендельками и десертами. По воспоминаниям Петра Александровича Степанова, у них «не танцевали, в карты не играли, но разговаривали и музыканили»[322]. Пели соло и «morceaux d’ensemble», то есть ансамблевые пьесы. Это был исключительно музыкальный салон, что было довольно необычно для русского общества. Несмотря на то что позже композитор будет презрительно относиться к этой задумке жены, глинкинские четверги сыграли определенную роль в развитии русской культуры. Постепенно происходило разделение кружков по видам искусства — в каких-то преобладали литературные дискуссии, в других — только музыкальные развлечения.
Четверги отражали вкусы и пристрастия Глинки. Часто он составлял, тут же перед гостями, новые ансамбли. Глинка выбирал какую-нибудь песню или подходящий романс, делал переложения на несколько голосов и раздавал гостям партии: «…себе — тенора, Петрову — баса, сопрано — своей жене или, если случится лучшей певице, контральто — Воробьевой или Софье Стунеевой (сестре жены), и сразу пение шло отлично»[323]. Такое ансамблевое пение, требующее хороших вокальных и слуховых навыков, еще раз свидетельствует о высокой музыкальной компетенции всех присутствующих. В основном здесь звучали романсы Глинки, которые приобретали все большую популярность в свете. Петров и Воробьева особенно часто исполняли «Только узнал я тебя», посвященный хозяйке салона, и «Сто красавиц светлооких», написанный в Италии. Пели также русские романсы других авторов, любили цыганские песни, итальянские арии (а вот французские и немецкие песни не исполнялись, хозяин салона их теперь не любил).
Но друзьям по литературным салонам — Кукольнику, Соллогубу и Брюллову общество у Глинок казалось скучным и неуютным, возможно, оттого что здесь не было литературных развлечений. Соллогуб вспоминал, что Мишель подражал вечерам у Одоевских и Карамзиных, но у него выходила серая копия. «В этикетных собраниях у Глинки простоты никакой не чувствовалось. Хозяйка была миловидная, музыка исполнялась прекрасно. Но все это казалось натянутым, ненужным. В обществе не было связи. Сам Глинка казался в гостях»[324], — вспоминал Соллогуб. Но все посетители, даже критически настроенный Кукольник, отмечали красоту Марии Петровны. «Разряжена, расчесана блистательно»[325], — писал он.
Кукольник считал, что мотовство на рауты поглощало весь доход друга, поэтому он отговаривал его от этой затеи.
Как и в любом салоне, помимо музыки здесь обзаводились связями, занимались устройством браков и заводили любовные интриги. На приемы к Глинкам наведывалась молодая фрейлина, бойкая графиня Екатерина Салтыкова, соседка по имению в Смоленской губернии. Она была замужем за Львом Григорьевичем Салтыковым, тайным советником, кавалером, егермейстером императорского двора{343}. Посредством знакомства с ними Мишель укрепил дружбу с генералом Леонтием Васильевичем Дубельтом, главой тайной полиции, то есть Третьего отделения при Николае I, и большим интеллектуалом.
Приходили родственники умершего друга Штерича. Его старшая племянница Мария Алексеевна Щербатова{344}, молодая вдова, блондинка с голубыми глазами, была видная, статная, хорошо образованная и обаятельная женщина, известная своей трагической судьбой. Появившись в Петербурге, эта двадцатилетняя девушка начала выходить в свет, часто бывала у Карамзиных и заставила
