С видом на Париж, или Попытка детектива - Нина Соротокина

— Шур, что такое апокалипсис? — спросил он жену.

— Наверное, фамилия. Где-то я ее слышала, — и добавила, легко перекрикивая пылесос, которым обсасывала ковер: — Пакалипсиц… еврейская.

«Дура!» — мысленно взвыл Сергей Петрович. Вслух такое произнести он не осмелился, можно и схлопотать. Но ведь — дура, ничего не дослушает и тут же брякнет.

Шура была таким человеком, который живет, подгоняемый правильным девизом: богатство, чистота, и чтоб сегодня лучше, чем вчера. Естественно, первая часть лозунга неминуемо входит в конфликт со второй, поэтому и в доме, и на даче, и в гараже (и туда, прыткая, добралась) шел вечный ремонт. А ты ей кафель доставай, сантехнику, светильники, черта в ступе! Говорят, есть такие люди, которые одним усилием воли двигают вещи, так те люди из Шуркиной породы. Уголки ковров под ее ногами сами собой загибались, немецкие сервизы дробно позвякивали на полке, а потом вдруг бились в мелкую дребезгу, обои отклеивались, а в ванной, брызгая мыльной пеной, всегда тарахтела стиральная машина, включаясь и выключаясь с таким воем, словно уж этот-то снаряд тебя не минует.

Не будем с наивностью школьника утверждать, что если бы Сергей Петрович не увидел этой мерзкой картинки, то ничего бы не произошло. Видно, вызрело что-то в душе, и если бы не цветная вкладка, то еще какой-нибудь тайный знак вверг бы его в сомнения. С картинки поляка веяло чем-то таким, что на незнакомом Сергею Петровичу языке называлось, скажем, «космичность». Это мучительно, конечно, когда человек, замкнутый утлым своим бытием в раковину — работа, дети, тачка-девятка, а может, и каждодневный городской транспорт, — пробьет вдруг скорлупу клювиком и ощутит себя во времени и в космосе. И поймет, что как первому, так и второму нет конца. Затоскуешь…

Но главное, его завораживало само слово — апокалипсис. Видно, страшный таился в нем смысл, если так за душу берет. И никакая это не фамилия. У Шурки прыщ на носу вскочит, в этом тоже евреи виноваты. И почему всадники, если сами в упряжке? И чего они везут и куда? Может, в журнал написать — пусть ответят, сейчас ведь все пишут, кому не лень.

У него не пропал аппетит, спал он хорошо, и в магазине все катилось само собой (хотя как план гнать, если импорта нет?), но появилось вдруг ощущение физического дискомфорта, когда он застывал, словно в столбняке, руки-ноги становились ватными. В башку в эти минуты лезли непонятные слова, скажем, «экземпл». Из каких глубин памяти всплыло и булькнуло большим пузырем это английское слово? И что примечательно, вслед за «экземплом» всплыло его значение, звучащее жестко и никаким бульканьем не означенное: «например». Столбняк кончился, а он, как дурак, стал не к месту говорить: дайте мне, экземпл, щей… Или другое слово: «пилигрим», и еще «базилика»…

Может, у меня климакс ранний, думал он с тоской, говорят, у мужиков это тоже бывает. Шурка не пример, но ведь он ко всему женскому полу охладел. А ведь совсем недавно очень волновали, экземпл, блондинки, да и брюнетки тоже…

Он спросил про апокалипсис дочь-десятиклассницу, очень бойкую и неглупую девицу. Она пожала плечами:

— Апокалипсис? Это рок-ансамбль. Они вечно непонятное придумывают.

Он любил дочь. Она была ласковая, уважительная и с хорошим вкусом. В такую и деньги вкладывать не жалко. Одно плохо, друзья у нее были слишком матёрые. Они окончили не только школу, но и институты, а теперь делали дочери дорогие подарки, а она нисколько этого не скрывала, радовалась им, как ребенок. Шлюхой бы не выросла, озабоченно думал Сергей Петрович, а одеть-кормить — это мы можем до старости.

Он спрашивал про апокалипсис покупателей, но они шарахались от него, даже пугались, и так ему это надоело, что он решил: тому, кто объяснит толком, он вынесет из подсобки самый лучший костюм, на складе достанет.

И пришел покупатель, рыженький, четвертый рост, размер сорок восьмой, самый ходовой покупатель, и жена при нем тоже рыженькая, безразмерная, рост три, но было в них что-то такое, что Сергей Петрович без сомнения пошел в подсобку, благо накануне подкинули кое-что. Он не торопился, дал им налюбоваться, повертеться перед зеркалом, и когда рыженькая, молитвенно сжимая руки, прошептала: «Выписывайте», — он спросил.

Покупательница испуганно оглянулась на мужа, потерла красный носик.

— Апокалипсис — это Откровение… кажется, Иоанна Богослова, да, Миш? Четыре всадника Апокалипсиса…. Там все написано.

— Почему же четыре, если три? — усомнился Сергей Петрович и добавил веско: — Я имею в виду всадников.

Рыженькая радостно закивала, ради такого костюма она была готова согласиться с чем угодно, а когда Сергей Петрович десятку не взял, она вообще расцвела, угадывая своего.

— Там все написано, — повторила она заговорщицки.

Сергей Петрович понял главное: Апокалипсис — это книга, а книги есть на базе и в библиотеке. И когда он выложил свое пожелание Нинели Саввишне, и понял всю значимость своей просьбы, и поймал в ее глазах уважение, он и к себе стал относиться как-то иначе. Не такой уж он примитив, прости господи. А библиотекарша могла бы быть ничего, если бы не худоба, прямо груша сушеная! Может, ей французские духи подарить или, экземпл, конфеты? Ни-ни, — прикрикнул он на себя. Кобелизм свой забудь! Здесь дело святое. Такое было у Сергея Петровича в этот вечер откровение.

Итак, он пришел за обещанной книгой через три дня, в восемь часов вечера, то есть в конце рабочего дня.

На этот раз Нинель Саввишна была не в духе. Она с утра была взвинчена, с того раннего часа, когда стоит за окном непроглядная сырая темень, дым от чадящих сковородок застилает свет лампочки, все раздражены и очень торопятся с завтраком. Кухонная свара — не редкость, но в последнее время все до предела ожесточилось. Раньше двое ругаются, третий не лезь, а сейчас, в период гласности, самая безобидная перебранка приобретает сквалыжный гражданский характер. Сами собой в разговор вовлекаются не только те, что с ложкой над кастрюлей стоят, но и тот, кто на секунду заглянул на кухню, скажем, за солью. Последний сразу постигает смысл спора, бросает хлесткую, иногда нецензурную реплику, подливая этим масла в огонь, и исчезает с поля боя с чувством полного удовлетворения.

О чем спорили? Загляните в газеты. Там этих тем хоть отбавляй. Утром все началось с невиннейшей темы — цветов. Есть нечего, мыла нет, ниток не купишь, а в избытке одни цветы. Марья из двух угловых комнат, разведенная, с двумя детьми, сказала, что всем заправляет мафия. Мол, приезжают азербайджанцы, скупают на корню ботанический сад. Колотун В.Г. сказал: «Чушь! Гвоздики выращивают на юге, на месте вырубленных виноградников. И всех дел — котел с мазутом, по периметру поля труба для обогрева, а сверху пленка. Топи котел и собирай урожай. Гвоздика плодится там с невероятной быстротой».

Здесь бы всем согласиться, шут с ними, с виноградниками, но кто-то вспомнил незабвенное время, когда «был порядок», а некто тут же поинтересовался: «Когда было беззаконие?» И пошло-поехало, разве что кастрюлями не кидались.

В результате Игорек опоздал в школу, перекалился и сгорел утюг, его, проклятый, теперь не купишь, и в довершение всего она сожгла котлеты. Голые макароны сын, конечно, не будет есть, так и просуществует голодным до ее прихода.