ProМетро - Олег Овчинников

Когда я подбежал к Игорьку, по привычке хватаясь за поручни, как будто вагон все еще трясло и покачивало, моя помощь уже не требовалась. Очаг возгорания был устранен, лишь от почерневшей обивки сиденья и от потерявшей товарный вид куртки тянуло дымком с так-себешным запахом.

– Молодец! – похвалил я. – Пожарником будешь.

– Вряд ли, – откликнулся Игорек, с интересом рассматривая обожженные рукава.

– Н-да… – протянул я и еще раз, уже вблизи и в подробностях обозрел последствия взрыва.

Пол и сиденья, усыпанные битым стеклом, свисающие обрывки резиновых уплотнителей, наполовину оторванный поручень, зияющий пролом в стене – что и говорить, грустное зрелище.

– Неплохо, неплохо… – пробормотал я, приближаясь к пролому. – Лучше только направленный ядерный взрыв.

– Направленных ядерных взрывов не бывает, – уверенно сказал Игорек.

– Да? – не оборачиваясь, спросил я. – А межконтинентальные линии метро – бывают?

Прямоугольник света выпадал из стенного пролома, освещая пол и стены тоннеля на несколько десятков метров, по истечению которых снова наступала пугающая темнота. Точнее не так, темнота пока стояла на месте, на границе освещенного участка, но она, я чувствовал это, собиралась наступать. Словно загипнотизированный, я сделал шаг ей навстречу.

– А зомбированные пионеры-герои?

Еще шаг.

– А олимпийские мутанты?

Еще полшага и хватит. Я не собираюсь вываливаться из вагона, мне просто интересно, что там внизу. Все те же рельсы? Везде, насколько хватает взгляда, одни только рельсы?

– А ваша незабвенная «тетенька в белом», которую я отчего-то не могу вспомнить, хотя, готов поспорить, я помню больше вас всех вместе взятых. Работа у меня та… А!

Должно быть, мои неосторожные действия спровоцировали нарушение чудесного равновесия. А может, громадине вагона просто надоело стоять на наклонной поверхности и она, дернувшись, как будто перешагнула через какое-то препятствие, стронулась с места.

Я успел только вскрикнуть и ухватиться за обожженный верхний край пролома, еще раз вскрикнуть (он оказался нестерпимо горячим и острым), немного побалансировать на пятках, каким-то чудом исхитриться – и сигануть спиной вперед на добрых полтора метра, удариться затылком о наполовину оторванный поручень, вцепиться в него, что есть мочи и держать… держать, пока поручень не оторвался окончательно, потом отбросить бесполезную железяку в тоннель, под колеса, как жертву, как вместо себя, и наконец сомкнуть пальцы на тонком предплечье Игорька, скорее всего, делая больно, но не замечая этого, и подтянуться, и повалиться на сиденье, и, дождавшись, пока сердцебиение успокоится до двух ударов в секунду, признаться себе, что ничего страшного на самом-то деле не произошло…

Паника. Проклятая паника!

– Спасибо, – сказал я, как только смог. – Что-то я сегодня особенно неловок.

– Ничего, – улыбнулся Игорек. – Только нам надо спешить. Мы опять едем не в ту сторону.

– Действительно…

Я поднялся, зачем-то поправил выбившуюся рубашку, на которой все равно не хватало пары пуговиц и правого рукава, и, перемещаясь от поручня к поручню, словно космонавт в невесомости, двинулся вслед за Игорьком. К нашим.

В принципе, наш вагон много легче поезда и поэтому может следовать за ним сколь угодно долго, но так и не догнать – так рассуждал бы Ларин. Но это – в принципе. Кто знает, может в этой субреальности действуют неизвестные нам физические законы? В одном я уверен: закон Архимеда здесь не действует и тело, погруженное в жидкость, не только ничего не потеряет, но, напротив, способно многое обрести.

Мне нестерпимо захотелось погрузиться в жидкость по самую макушку. В прохладненькую… Градусов сорок пять!

Мечты… Я обтер пот уцелевшим рукавом рубашки. Интересно, от кого я не так давно мог слышать это слово – «субреальность»? Не помню… И еще: почему я, обреченный на память, в последнее время стал подозрительно забывчив? Пробелы полезны на клавиатуре, но не в памяти же…

Поравнявшись с Лариным, который ввиду самоустранения внешней угрозы позволил себе положить автомат на колени, я спросил, кивнув в сторону Савельева:

– Где ключ, который у этого отобрали?

– Якобы универсальный? У Петровича.

Пенсионер, не теряя даром времени, ковырял изогнутой отмычкой дверь в кабину машиниста.

– За ним! – скомандовал я. Затем, обернувшись к Лиде, тоном ниже: – Идем! – И снова командирским, Ларину: – И этого прихвати!

– Так точно! – Женя нехотя поднялся и ткнул дулом автомата в бок Савельеву. – Вперед!

Петрович тем временем справился с замком, распахнул неприметную коричневую дверцу и скрылся в кабине. Я придержал дверь перед Лидой, пропустил вперед Игорька, внимательно проследил за шествием конвоируемого и конвоира и втиснулся в кабину последним. Именно что втиснулся. Миниатюрная кабинка была рассчитана на двух человек: машиниста и помощника. Втроем здесь было бы тесновато. Вчетвером – невыносимо тесно. Тем не менее, мы умудрились набиться в нее вшестером.

Сидячее место было одно – жесткая четвероногая конструкция, предназначенная не столько для удобства, сколько для того, чтобы машинист не заснул на работе. Мы усадили на стул Савельева: трудно стоять со связанными руками в трясущемся вагоне. Упасть, правда, было бы еще труднее.

– Ну… – Я оглядел панель управления, однако не обнаружил ни руля, ни переключателя скоростей, словом, ничего знакомого. – Давай, Славец, учи пулемету!

– А? – рядовой скособочился в мою сторону. – Ну так вы меня это… Развяжите, что ль.

– И не надейся!

– Так как же я без рук-то?

– А так. Психически здоровый человек может выразить любую мысль словами. Без помощи жестов и наглядной агитации.

Следующие десять минут были потрачены на инструктаж, в ходе которого выяснилось, что мы с Савельевым сильно расходимся в интерпретации термина «шпинделек» и уж совсем разный смысл вкладываем в языковую конструкцию «Р-р-раз – и на себя!». Но в целом прогресс был на лицо: по крайней мере темноту за стеклом кабины прорезал свет мощнейшей фары, а на приборной панели начали перемигиваться четыре лампочки.

– Ну, – сказал я, когда поток инструкций иссяк. – Почему мы до сих пор катимся, а не едем?

– Так ведь… – Рядовой чуть не рассмеялся. – Контакта ж нету. Контакт нужен. Искра.

– И что? Мне выйти и покрутить ручку?

– Зачем? Надо накинуть на клеммы цепочку и держать. – Слово «цепочку» он произнес с ударением на первом слоге. – Вон она болтается. Перчатки там же. Лучше их надеть: у цепочки, конечно, проводимость больше чем у тебя, но черт его знает… На всякий случай.

Больше чем у меня? О чем это он?

У меня за спиной располагалась полочка, на которой лежала пара резиновых перчаток болотного цвета. Рядом на гвоздике болталась «цЕпочка», обыкновенная цепь из крупных звеньев, длиною около полуметра и, кажется, не стальная – сероватая, с сиреневым отливом.