Ночь Дон Жуана - Ганс-Йозеф Ортайль

Моцарт склонился над листом бумаги, пододвинул свечу. Перо в его руке взметнулось с легкостью, а он сидел неподвижно, словно не смел шелохнуться до самого конца…

Они с Констанцией решили пошутить и поводить всех за нос. Они переводили разговор с одной темы на другую, делая все возможное, чтобы об опере даже не упомянули. У них было совсем мало времени, чтобы договориться о деталях, но им и не нужны были лишние слова: Вольфганг и Констанция отлично понимали друг друга и абсолютно не переживали по этому поводу. Достаточно было лишь намека, чтобы направить разговор в нужное русло, и все получилось.

Моцарт заставил Констанцию ждать. А поэтому, да, именно поэтому ему стало намного легче, когда она встретила его без единого упрека. Она была счастлива, что они проведут этот вечер вместе, словно влюбленная пара, пригласившая гостей к себе домой. Констанция вела себя как настоящая хозяйка и, казалось, не собиралась уступать эту роль Йозефе Душек. Бедняжка Йозефа! В этот вечер она была какой-то рассеянной. Может быть, просто растерялась из-за неожиданного приезда гостей?

Да и Джакомо Казанова был удивительно сдержан, хотя Констанция не раз пыталась заговорить с ним о его путешествиях по Европе.

— Ну расскажите же нам о своих путешествиях, прошу вас! — умоляла его Констанция. Но Казанова не поддавался, будто эти путешествия, о которых ходили невероятные слухи, были сплошной выдумкой. А что, если так оно и было — сплошные выдумки и ничего больше?

Джакомо Казанова легко мог выдумать все это. Хотя, судя по его работе в театре, он действительно объездил немало стран. Только человек, повидавший мир, мог так хорошо разбираться в тонкостях постановки. Только тот, кто лицезрел выступления на лучших сценах мира, мог обладать столь изысканным вкусом, так уверенно судить о мелочах.

А что же Анна Мария? Как Моцарт и предполагал, она без труда нашла общий язык с Констанцией. Да и разве можно себе представить, чтобы веселый, отзывчивый и к тому же благоразумный человек не поладил с Констанцией? Это было невообразимо. Правда, отец так и не смог полюбить свою невестку. Во время последнего визита в Вену он протянул Констанции руку и принялся расхваливать шикарный венский быт и успех сына. Но даже тогда он не смог найти с ней общего языка. Отец не хотел идти на уступки, хотя после стольких лет это уже не имело никакого значения. Бороться, побеждать, доказывать свою правоту — в этом чувствовалась какая-то безысходность. Остатки упрямства, отголоски детства, безразличие. Мусор. И над этим мусором отец трясся до последней минуты. Он не мог жить без этого мусора, не мог с ним расстаться до конца своих дней.

Не стоило прислушиваться. Лучше сидеть молча, поближе пододвинуть свечу. Нужно писать! Когда приходило вдохновение, все шло само собой, до самого конца. Не нужно вслушиваться, лучше сидеть неподвижно. Если бы только можно было ни о чем не Думать, слиться с нотами воедино, чтобы они защитили его от всех напастей! Но в звуках не было ни капли тепла или покоя. Они причиняли боль, мучения, неслись, словно стая безумцев, сметая все на своем пути. Добыть трофей, поймать их — все напрасно. Каждый раз Моцарт видел перед собой их чужие, отталкивающие образы, пустившиеся в неистовую пляску по велению творца.

Моцарт стал писать. Он писал… Это было прощание в нотах, да, он прощался. Решительное, громкое прощание с умирающим. Этот вихрь напоминал шум у плотины на Влтаве. Маэстро вслушивался в эти звуки долгими одинокими ночами в трактире. Все кончено, все позади, ноты, такты, их вихрь и влекущие за собой голоса. Влекущие го-ло-са. Он поклонился в последний раз. «Честь имею!» — маэстро прощался с отцом.

На следующий день после обеда Анна Мария ждала Паоло. Моросил дождик. Тяжелые серые тучи медленно опускались с холмов на город. Едва ли прошел час с тех пор, как заходила настоятельница. Она хотела еще раз убедиться, что все в порядке, и напомнила о запрете покидать монастырь этим вечером. Монахини раньше, чем обычно, разошлись по своим кельям. Воцарилась зловещая тишина, как будто все притаились, чувствуя надвигавшуюся беду.

Придет ли Паоло? Может, он задержится во дворце? Может, синьор Джакомо даст ему пару важных поручений незадолго до начала спектакля? Графине не терпелось узнать, успел ли Моцарт закончить за ночь увертюру. Когда они с синьором Джакомо возвращались ночью в Прагу, Анна Мария говорила об этом. Казанова утверждал, что Моцарт специально весь вечер не вспоминал об увертюре. Наверное, ему не нравится, когда следят за его работой. Разве что Констанции, своей супруге, он разрешает быть свидетельницей его творчества. В музыке маэстро замкнут, своеобразен и горд, как бы весел и шутлив он ни был во всем остальном. В ответ Анна Мария достала из сумочки три листочка нотной бумаги и протянула их Казанове.

— Посмотрите, синьор Джакомо, — сказала графиня, — есть еще кое-кто, кроме Констанции, кому маэстро позволил взглянуть на свою увертюру.

Синьор Джакомо не мог поверить, что Моцарт подарил Анне Марии эти три листка. Однако Моцарт не подарил их. Он оставил эти листы, оставил на память — так решила для себя Анна Мария. Она ничего не сказала об этих нюансах, а продолжала наслаждаться сопением и вздохами синьора Джакомо. Тем самым он признавал свое заблуждение.

— Знаете, — сказал Казанова, — знаете, я еще никогда не встречался с человеком, который за такое короткое время не переставал бы удивлять меня. Кажется, что в Моцарте живет тысяча разных людей, которые даже не подозревают о существовании друг друга и никогда не встречались.

Синьор Джакомо взял в руки нотные листы и долго разбирал каракули. Затем внезапно сказал, что они ничего не стоят, потому что это просто нота ре, которая повторялась несколько раз. Ре-ре-ре-ре — истинный парад упрямых, повторявшихся ре. Казалось, что какой-то безумец без устали писал ее на бумаге. Второй лист тоже немногого стоил, потому что на нем была изображена всего лишь нотная гамма. Вверх и вниз, спад и подъем — мелодия напоминала повороты мельничного колеса. Анна Мария попросила Казанову напеть для нее написанное. Он всего лишь свистнул, жалко продудел сухими губами, так что мелодия напоминала шум ветра.

Казанова утверждал, что все это никак не связано с увертюрой, но графиня настаивала, что в этих набросках был ее остов.

— Тогда увертюра состоит только из ре-ре-ре-ре, — решительно заявила Анна Мария, — тогда она состоит из тысячи ре и шума ветра. Я верю, что Моцарт создаст из этого увертюру.

Этим вечером синьор Джакомо сказал ей, что скоро они услышат, чьи предсказания сбудутся, его или ее. Однако Анна Мария слишком поздно, уже в монастыре, вспомнила, что не сможет насладиться премьерой и поэтому ей не удастся услышать увертюру, по крайней мере вближайшее время.

Весь предыдущий день графиня думала о том, как бы обойти запрет. После долгих размышлений пришлось ухватиться за одну-единственную идею, за безрассудно отчаянный план. Хотя, если быть честной, она не верила, что задуманное удастся осуществить. Для этого нужен Паоло. Если он сможет прийти к ней, то Анна Мария посвятит его в свой план. Тогда он примет решение, готов ли он помочь графине.