Мозг. Тонкая настройка. Наша жизнь с точки зрения нейронауки - Питер Уайброу

Когда герцога не стало, Саббьонета быстро превратилась в сонную провинцию, – продолжал Ганс, – и остается такой и сегодня, поэтому ее архитектура так хорошо сохранилась. К тому же расположение города тоже оказалось не слишком удачным: вот вам и следующий урок. Саббьонета даже в дни своей славы находилась в стороне от крупных торговых путей вроде тех, что подпитывали Мантую или великую Флоренцию».

Ганс противопоставляет Саббьонету другим тосканским городам и деревням, через которые мы проезжали тем утром. На его взгляд, там, среди пасторальных холмов, можно найти примеры того, как ландшафт, архитектура и экономика сочетаются, создавая естественную гармонию, «где правильные здания расположены в правильных местах». На протяжении многих поколений человеческий талант использовал ландшафт и климат, чтобы обеспечить себе самые благоприятные условия проживания: источники воды, лучшие пастбища, выгодные места с точки зрения обороны. Но строительство всегда определялось функциональностью и служило на благо отдельных семей и общины в целом – чего не было в Саббьонете.

Наш разговор прервался. Тени на площади удлинялись, и в воздухе повеяло прохладой. Я заметил, что мы сидели лицом к северу, защищенные от палящего зноя каменными стенами дворца. Я подумал, что Ганс все-таки, кажется, недооценивает Веспасиано: здесь, в тенистом саду, мы наслаждались теми самыми архитектурными принципами, о которых только что шла речь. Еще я вспомнил старую нью-хэмпширскую ферму{253} (она долгие годы была моим домом в Америке) – прекрасный пример жилища, созданного из материалов, которые были под рукой. Выстроенная в конце XVIII в., она смотрит на юг, защищенная небольшим выступом холма, который высится над речкой и окрестными полями. Старый клен летом защищает дом от солнца, так что можно обойтись без кондиционера. В центре дома находится массивная труба, сложенная из местного камня и кирпичей; к ней подведены дымоходы от очагов в жилых комнатах, и зимой она выполняет роль центрального отопления. Весь дом отделан местным деревом и представляет собой тип здания, построенного во времена европейских колонистов из имевшихся материалов в соответствии с климатом и технологиями того времени.

Я стал рассуждать о мастерстве строителей Новой Англии тех времен, и Ганс, соглашаясь, кивнул. «В любом экономически процветающем обществе дух места создается и поддерживается нуждами и действиями обычных людей, – заметил он. – Поэтому автократическое планирование сверху редко дает хороший результат». Веспасиано благодаря богатству и власти мог себе позволить проигнорировать этот принцип. По мнению Ганса, современные технологии в ряде случаев способствуют такой же слепоте: «Если взглянуть с технической точки зрения, мы можем построить практически все, что угодно, но это не означает, что построенное понравится людям или простоит долго. Сегодня мы буквально можем сбросить с парашютом в любую точку Земли домик с отоплением и кондиционером. Но это не будет соответствовать топографии. Это не даст устойчивый симбиоз человека и природы.

Нас очень часто увлекают современные технологии, но при этом важно осознавать и другую реальность, – продолжал Ганс. – С помощью различных ухищрений мы и сегодня можем строить дома и городские центры так, чтобы они обладали теми же объединяющими свойствами, которые были в старинных поселениях. Все, что для этого нужно, – талантливые архитекторы, проектировщики, способные мыслить гибко, и креативные инженеры, работающие в гармонии с реальными людьми, которым предстоит здесь жить. Тогда технология будет инструментом, а не самоцелью. Во многих маленьких тосканских городках жизнь сегодня так же привлекательна, как и двести лет назад. Они адаптируются к сегодняшним потребностям. Гибкость – это основа устойчивости».

Пиво закончилось, жажду мы утолили. Нам предстоял долгий путь обратно. Заходящее солнце скрылось за крепостными стенами, и с ним исчезло большинство дневных туристов. Пока мы шли к машине, Ганс, все такой же энергичный, подвел итог нашему разговору, наверное так же, как он делал это в конце лекции для студентов в Лондоне, Париже или Базеле. «В архитектуре и городском проектировании, – сказал он, махнув рукой в сторону длинной галереи Веспасиано, – устойчивость не тождественна длительной сохранности, как у этих монументальных сооружений». По мнению Ганса, устойчивость зависит от того, насколько мудрым был проект: «Если проводить аналогии с компьютерными технологиями, то это можно представить как "железо" и программное обеспечение. Детали, из которых состоит компьютер, – это то же самое, что кирпич, мрамор и бетон в архитектурном сооружении, а программное обеспечение – это человеческие потребности и различные точки зрения тех, для кого построено здание, как отдельных людей сегодня, так и тех, кто будет его использовать потом». Со сменой поколений меняются потребности и интересы – и жизненное «программное обеспечение» должно быть адаптивным. При этом в устойчивом сооружении материальная основа также должна быть способна к функциональным изменениям без потери единства. Старинный дом может превратиться из простого жилища в ферму, может стать офисом или магазином. Но при всех вариантах использования структурная основа остается неизменной. «Поэтому genius loci создается интеграцией меняющихся схем взаимодействия человека и места, – заключил Ганс. – Веспасиано ошибся при первом же ходе, однако он был умным человеком. Кто знает, проживи он еще десяток-другой лет, может быть, такая интеграция была бы достигнута и здесь».

* * *

Характер места раскрывается и запоминается благодаря повторяющимся событиям, которые мы переживаем. Многие из них совершенно обыденны и происходят в неизменном порядке изо дня в день, но именно наши повседневные привычки – завтрак на кухне, утренние новости, сборы на работу, возвращение домой, ужин, отход ко сну – определяют среду, в которой мы живем. Эти схемы, закрепленные во времени и пространстве, создают структуру человеческого мира.

Таким образом, строения, в которых мы живем, формируют наше отношение к своему жилищу и его взаимодействию с природой именно через память и привычки. У каждого из нас своя точка отсчета. Так, в моей памяти почему-то лучше всего отпечатался образ старого дома в Нью-Хэмпшире: это картинка кухни в начале зимы, с потрескивающей печкой и готовящимся ужином. И еще один образ, на этот раз связанный с Италией и летом: солнечные лучи, ранним вечером падающие на сосновые и оливковые деревья на Villa di Monte, и разлитое в воздухе спокойствие, которого не может нарушить даже какофония гудков автомобилей, бесконечной вереницей тянущихся вверх по ближайшей дороге.

Осознание места и способность творчески выразить это осознание появляется у человека в раннем возрасте. Помните, как в детстве вы играли в «дом»? У моей коллеги Нэнси, которая выросла на ферме в Мичигане, любимыми местами для таких игр были амбар ее бабушки или пустое кукурузное хранилище, которое обладало тем преимуществом, что, находясь внутри, можно было через щели увидеть, кто приближается. «Мы предпочитали места, где потемнее. Мы выметали оттуда насекомых, остатки зерна и паутину – это были настоящие подвиги, совершить которые дома нас было невозможно заставить». Старая посуда, консервные банки, полотенца, обрезки ткани – все, отсутствие чего взрослые бы не заметили, стаскивалось туда. «Столы мы делали из ящиков для зерна. Они же были стульями. Тряпки становились скатертями. Мы собирали цветы, "пекли" пирожки из грязи, готовили молочные коктейли и салаты из сорняков. Мы занавешивали воображаемые окна, потому что настоящие окна нам были совершенно не нужны: мы не хотели, чтобы на нас смотрели. Это был наш воображаемый мир, и мы не хотели, чтобы взрослые нарушили эту иллюзию». В сарае для кукурузы создавались тайные, личные и памятные места, места фантазий, где воображение было необходимым предметом обстановки. «Но мы почти никогда не делали кроватей, – вспоминает Нэнси. – Спать нам было некогда».