Мертвое царство - Анастасия Андрианова

Мне бы закричать, испугаться и не трогать его до прихода лесового – того требовал разум, но моё сердце, моя душа потянулись к нему – к раненому князю, к князю-чудовищу. Теперь я видела: он не человек, не вполне человек, что-то странное, чуждое живёт под его кожей и рвётся наружу.

Я глубоко вдохнула и наложила обе руки на рану. Тут же ветки забились, извиваясь по-змеиному, зацарапали мне ладони. Кровь толчками текла по груди князя, кожа казалась то зелёной, то обычной, и я не могла понять, действительно ли это происходит или так кажется из-за лунных бликов, падающих из окна.

Дружинники отступили, но недалеко, так, чтобы помочь мне, если потребуется. Двое ушли вниз за помощью, двое остались со мной, но скорее мешали своим присутствием.

Я пыталась отстраниться от тёплой крови, струящейся между моих пальцев, от ощущения уходящего времени. Ворожба зарождалась в моей груди и текла по рукам, к ране Лериса.

Зачем я вернулась? Почему не сбежала, едва привела в терем солдат? Я ведь до последнего момента правда хотела, чтобы князь Лерис Гарх был мёртв. И сейчас, наверное, часть меня хотела этого: умри он, всё стало бы куда проще. Остальные князья набросились бы на обезглавленное Холмолесское княжество, и думать забыв о Царстве. Я хотела отомстить за пленение, за ту пощёчину, за резкие слова, но прежде всего – спасти своё родное Царство. Я знала, Лагре хотел бы того же – чтобы не было грозного мёртвого князя, чтобы Княжества покорились воле царя и не готовили ответного вторжения. Да, я понимала, что не все действия Сезаруса достойны восхищения, Княжества могли бы дать отпор и без самозваного князя Лериса Гарха, но именно его напор и сговор со степняками обернулись угрозой для Царства.

Лерис Гарх был неудобным, непокорным, неправильным, и я до сих пор искренне считала, что лучше бы ему умереть.

Моё лицо стало мокрым: от слёз и крови, привычно хлынувшей из носа от ворожбы. Кто-то – наверное, младший дружинник – сунул мне платок, но я не могла отнять ладоней от раны Лериса. Ветки внутри его груди неистовствовали, стремились наружу, раздирая мою кожу в кровь, но я не убирала рук.

Ворожба кипела во мне. То, чему я долго училась, стало вдруг восприниматься как естественная часть меня, и эта часть откликалась на кровь князя, на то страшное и нечеловеческое, что рвалось из его груди. Раньше я подозревала, что ворожба тянется к мёртвым от Мори из-за того, что Морь тоже была в своём роде ворожбой, но тут связь была ещё сильнее. Ворожба откликалась на живую нечистецкую кровь.

Плоть под моими руками начала затягиваться. Кровь уже не лилась так сильно, сочилась тонкой струйкой. Ветки перестали скрестись, забились глубже, будто поняли, что им не удастся выйти наружу. Лерис был бледен, очень бледен, но кожа больше не отливала зеленцой.

Мои ноги подгибались от слабости, голова раскалывалась от боли, а из носа продолжала течь кровь. Я размазала её по лицу, едва не падая на пол. Светловолосый дружинник подхватил меня под мышками, а старший неверяще прошептал:

– Чудеса! Почти затянулись…

Князь вскинул руку, не открывая глаз, и схватил меня за плечо. Хватка была совсем слабой, но вовсе не походила на дружеское похлопывание или объятие любовника. Он догадался.

В тот же миг вернулся Нилир. За ним спешно влетел Смарагдель – я впервые видела его так близко в человеческом обличии. Нечистеца выдавали только горящие изумруды глаз да странный оттенок кожи.

Смарагдель удостоил меня беглым взглядом и озабоченно склонился над князем. Нилир остался в дверях, хмурый и встревоженный.

Пальцы лесового пробежали по закрывшимся ранам Лериса. Теперь я заметила, что заострённые ногти Смарагделя были тёмными, почти чёрными.

– Это ты сделала? – проскрипел он, указывая на раны, которые теперь выглядели так, словно с момента ранения прошёл по меньшей мере не один день. Я кивнула, ещё сильнее обмякая в руках дружинника. Он перехватил меня поудобнее, но будь я бодрее, пнула бы его локтем под дых, чтобы не стискивал так двусмысленно мою талию.

– Всё она сделала, – вдруг разлепил губы князь. Он открыл глаза и сощурился, показывая на меня. – Она привела солдат.

Воцарилось гнетущее молчание. Я открывала и закрывала рот, не в силах произнести ни звука. Да и что я могла сказать? Глупо оправдываться? Врать?

– Но и спасла тебя, – выдавила я.

Князь произнёс то, что я и ожидала. Не ожидала только, насколько больно будет слышать это от него. Наверное, не больнее, чем получить одиннадцать ударов ножом.

– Вон из терема.

– Князь, прикажете отправить в острог? – с едва скрываемым восторгом спросил белобрысый, прижимая меня ещё крепче и почти с вожделением.

– Нет, – мотнул головой Лерис и глотнул какого-то пахучего зелья из чарки, предложенной лесовым. Проглотив, он поморщился, но стал выглядеть немного лучше. Я смотрела, как на его лицо возвращается румянец, и понимала: я рада, что моя затея не удалась, что он жив. – Гоните суку прочь.

Тут же мне заломили руки и грубо вытолкали в коридор. Перед глазами темнело, в голове взрывались шутихи, и от второго толчка я просто неуклюже повалилась на колени, а потом и вовсе осела на пол. Нилир подхватил меня на руки – грубовато, но всё же я была ему благодарна, что решил не тащить волоком.

– Я предупреждал его, чтобы не доверял вражьей девке, – буркнул воевода, обращаясь не то к дружине, не то ко мне. – Но ты спасла его. Зачем?

Я промолчала. Мне было стыдно признаваться в том, что мёртвый князь, князь-чудовище стал мне дорог.

Наверное, я надолго потеряла сознание, потому что очнулась уже даже не на княжьем дворе, а где-то на улицах посада. Меня накрыли кафтаном, но ноги и руки замёрзли до синевы. Кое-как я поднялась и побрела к первой попавшейся избе, со злым наслаждением думая, что заслужила что-то хуже.

Князь

Это было странно: так быстро прийти в себя после одиннадцати ударов ножом. Моё тело будто бы удивлялось вместе со мной и никак не могло взять в толк, как раны в одночасье превратились в затянувшиеся шрамы, одни из многих, что рассекали мою кожу белыми линиями.

Ворожба Ивель была чем-то сродни лесной нечистецкой воде, которую зимой, понятное дело, нельзя было достать: не спал Смарагдель, зато ручьи сковало льдом.

Жалел ли я о том, что изгнал ворожею? О нет, нисколько. Врагам не место под моей крышей, но злиться я мог только на себя и свою глупую доверчивость: неужто жизнь ничему меня не научила? Мне хотелось верить, что эта ошибка была последней.

Нилир и Огарёк берегли меня так, будто я по-прежнему был ранен, но я шипел в ответ на их опеку: не время строить из себя болезную барышню. Я много думал – обо всём, что происходило вокруг, и чаще всего думал, гуляя на рассвете по двору. Бок ленивого солнца уже показался над верхушками леса, позолотив купола святилищ, как вдруг в ворота въехал всадник.