Ожерелье королевы - Александр Дюма

Но не все благоприятствовало ее намерениям. В первый же раз, когда она показала часть брильянтов двум экспертам, изумление Аргусов и их оговорки испугали Жанну. Один из них предлагал ничтожные суммы, другой восторгался камнями и приговаривал, что никогда не видел таких брильянтов, кроме как в ожерелье Бемера.

Жанна остановилась. Еще один шаг — и ее выдадут. Она поняла, что неосторожность в подобных случаях — гибель, а гибель — это позорный столб и пожизненное заключение. Она спрятала брильянты в самый глубокий из своих тайников и решила запастись оборонительным оружием столь прочным, — оружием наступательным столь острым, что в случае военных действий враги будут побеждены прежде, чем явятся на поле битвы.

Страшную опасность представляло собой лавирование между желаниями кардинала, который всегда будет стремиться узнать о неосторожных поступках королевы и который всегда будет хвалиться отказом. Одно слово, которым обменяются кардинал и королева, — и все откроется. Жанна приободрилась, рассудив, что у кардинала, влюбленного в королеву, как и у всех влюбленных, на глазах повязка и что, следовательно, он попадется во все ловушки, которые расставит ему хитрость под сенью любви.

Она не отступила. Она принадлежала к тем бесстрашным натурам, которые зло доводят до героизма, а добро — до зла. С этого времени только одна мысль тревожила ее — мысль о том, чтобы не допустить встречи кардинала с королевой.

До тех пор, пока она, Жанна, будет стоять между ними, ничто еще не потеряно; если же, у нее за спиной, они обменяются одним-единственным словом, это слово разрушит счастье Жанны в будущем, счастье, воздвигнутое на ее безвредности в прошлом.

— Они больше не увидятся, — сказала она. — Никогда!

Не давать кардиналу общаться с королевой!

Это особенно трудно, потому что г-н де Роан влюблен, потому что он принц, который имеет право войти к королеве несколько раз в год, и потому что королева, кокетливая, любящая поклонение и, кроме того, благодарная кардиналу, не устоит, если ее будут настойчиво домогаться.

Средство разлучить высоких особ предоставят события. А событиям придется помочь.

Нет ничего лучше, нет ничего удачнее, как возбудить в королеве гордость, которая венчает целомудрие. Нет сомнения, что слишком пылкие действия кардинала оскорбят женщину чуткую и обидчивую. Натуры, подобные натуре королевы, любят поклонение, но страшатся атак и отбивают их.

Да, это средство идеальное. Кто посоветует де Роану объясниться откровенно, тот вызовет в душе Марии-Антуанетты чувство отвращения, антипатии к кардиналу — чувство, которое навсегда удалит не только принца от принцессы, но мужчину от женщины, самца от самки. И поэтому против кардинала нужно выбрать такое оружие, которое при ярком свете военных действий парализует любые демарши.

Да, это так. Но еще раз: если внушить королеве антипатию к кардиналу, то ведь это касается только кардинала, добродетель королевы будет сиять по-прежнему: другими словами, нужно дать волю принцессе, нужно дать ей свободу в разговорах, которая будет способствовать любому обвинению и которая придаст ему вес и влияние.

Необходимо доказательство и против де Роана, и против королевы, это обоюдоострый меч, который наносит раны направо и налево, который наносит раны, выходя из ножен, который наносит раны, разрезая самые ножны.

Необходимо такое обвинение, которое заставит побледнеть королеву, которое заставит покраснеть кардинала, кардинал же, лицо уважаемое, смоет всякое подозрение с Жанны, наперсницы виновных принципалов.

Необходима некая комбинация, под прикрытием которой, укрепившись во времени и в пространстве, Жанна смогла бы сказать: «Не обвиняйте меня, иначе я обвиню вас; не губите меня, иначе я погублю вас. Оставьте мне богатство — я оставлю вам честь».

«Дело стоит того, чтобы поискать средства, — подумала коварная графиня. — Что ж, поищем. Мое время оплачивается, начиная с сегодняшнего дня».

Графиня де ла Мотт подошла к окну, согретому ласковым солнцем, облокотилась на мягкие подушки и, перед лицом Бога, при светоче Бога, принялась искать.

В то время, как графиня волновалась и раздумывала, совсем другая сцена происходила на улице Сен-Клод, напротив дома, где жила Жанна.

Господин Калиостро, как помнит читатель, поселил в старинном особняке Бальзамо беглянку Оливу, преследуемую полицией де Крона.

Встревоженная мадмуазель Олива с радостью ухватилась за эту возможность убежать и от полиции, и от Босира. Итак, она жила, уединившись, спрятавшись и трепеща, в таинственной обители, которая укрывала столько страшных драм, более страшных — увы! — чем трагикомическая авантюра мадмуазель Николь Леге.

Ведь самолюбие Оливы не позволяло ей верить, что Калиостро имел на нее другие виды и не собирался делать ее своей любовницей.

Когда по утрам Олива, украсив себя всеми уборами, коими Калиостро снабдил ее туалетные комнаты, разыгрывала из себя знатную даму и воспроизводила все оттенки роли Селимены [Селимена — героиня комедии Ж.

— Б. Мольера (1622 — 1673) «Мизантроп», молодая, красивая, остроумная девушка знатного происхождения], она жила только ради этого часа дня — часа, когда, два раза в неделю, приезжал Калиостро, дабы осведомиться, легко ли она выдерживает такую жизнь.

К сожаленью, этому счастью не хватало одного элемента, необходимого для того, чтобы оно было продолжительным. Олива была счастлива, но она скучала.

Исчерпав все ресурсы, не осмеливаясь ни показаться в окне, ни выйти из дому, она начала терять аппетит, но не воображение, которое, напротив, удваивалось по мере того, как уменьшался аппетит.

И как раз в момент душевного волнения ей нанес визит Калиостро, которого она сегодня-то и не ожидала.

Пылкая, как парижская гризетка, она бросилась навстречу своему благородному тюремщику, желая обнять его.

— Вы очень плохо поступаете со мной, — произнесла она раздраженным, хриплым, прерывистым голосом, — вы забываете, что есть некто, кого я люблю глубоко, люблю страстно!

— Господина де Босира?

— Да, Босира! Я люблю его! По-моему, я никогда этого от вас и не скрывала. Уж не воображаете ли вы, что я забуду моего дорогого Босира?

— У господина де Босира, — отвечал Калиостро, — а он чересчур умен, так же, как и вы, — было небольшое дельце с полицией.

— Что же он натворил?

— Это очаровательная шалость, хитроумнейший фокус — я называю такого рода вещи смешными историями, но люди угрюмые, к примеру, господин де Крон, — ведь вы знаете, какой тяжелый человек этот господин де Крон, — так вот: они называют это кражей!

— Вы можете поклясться мне, что он не арестован, что он не подвергается ни малейшему риску?

— Я вполне могу поклясться вам, что он не арестован, но вот что касается второго пункта, то тут я не дам вам слова. Вы понимаете, дорогое дитя мое, что, когда человек привлек к себе внимание, его преследуют или, по крайней мере, ищут, и, что если господин де Босир с его лицом, с его осанкой, со всеми его хорошо известными приметами где-то появится, сыщики тут же нападут на его след. Подумайте же, какой ход сделает де Крон. Вас он возьмет через де Босира, а де Босира — через вас.