Иди на мой голос - Эл Ригби

– Это было чудесно. Спасибо, Вольфганг.

Я давно укоренил традицию: по завершении концертов Венского Музыкального Общества лично благодарить исполнителей-участников, хотя бы тех, с кем успею перемолвиться словом. Я не знаю, важна ли эта благодарность, но точно знаю, что для меня невыразимо ценна помощь каждого. Общество, начинание чисто добровольное и существующее за счет пожертвований и сборов, не оплачивает эту помощь за редкими исключениями. Каждый флорин идет в поддержку вдов и сирот музыкантов, и многие одаренные мастера прекрасно понимают значимость фонда. Великий талант часто неотрывен от великого добросердечия.

– Не стоит благодарности. Я говорил не раз, участие в таком концерте – честь. Да и есть ли что-то чудеснее, чем играть Баха для тех, кто не погряз в современной музыке и хочет его слушать? Но вообще-то… я передумал. Мне нужна плата.

Услышав это, я нервно задерживаю руку Моцарта в своей. Он тут же смеется.

– Не денежная. Если у вас нет срочных дел, прогуляетесь со мной?

Я невольно смеюсь в ответ, киваю ему и, быстро уговорившись о времени, оставляю. Мне еще со многими нужно поговорить, многое сделать – от помощи в оценке сборов до написания пары деловых писем. Только когда сгущаются сумерки, обширный зал остается пустым и чистым, а по коридорам гуляют слабые вечерние сквозняки, я позволяю себе уйти.

– У вас вид, будто вы самолично вычистили паркет, задули свечи, задернули гардины и потом, возможно, заранее написали приглашения на следующий концерт.

Слова Моцарта и его шутливо-тревожную улыбку я встречаю смехом.

– Далеко от правды. До следующего концерта долго. И мои обязанности отнюдь не так обширны, я лишь…

– Вы – сердце этой организации, – перебивает он, глядя мне в глаза. – Пусть вы – лишь один из дирижеров. Да и кто, как не дирижер, оживляет музыку?

Порыв ветра заставляет поднять воротник. Моцарт, поморщившись, прячется под своим. Но мы не ускоряем шага: таких прогулок не было слишком давно. К тому же рано или поздно прогулка, даже без цели, приведет к теплым огням кофейни или трактира.

– Кто оживляет? Каждый, кто играет. Важен каждый. Согласитесь… Концерт звучал бы совсем иначе, к примеру, без вашей скрипки.

– Приятные слова.

За словами многое. Есть что-то в игре Моцарта, что делает ее – по крайней мере, для моего уха, – особенной. Я всегда слышу и отличаю скрипку Моцарта среди других скрипок оркестра, и это вовсе не следствие огрех либо попыток выбиться вперед. Он играет в точности то, что предполагает партия, играет чисто, но незримо, неосязаемо оживляет остальных. И это удивительно. Виртуозный композитор далеко не всегда идет в ногу с виртуозным исполнителем, напротив: как правило, затмевает его. В случае же с Моцартом – идет, и, помимо довольно громкого имени, это одна из вещей, делающих его помощь неоценимой.

– Позовете меня еще? Обещаю оформить членство, как только получу из Зальцбурга нужные документы! – Он шутливо стучит себя по лбу. – Все время забываю про это свидетельство о крещении… но пока готов играть и неофициально![39]

Я смотрю на него в упор и с тяжелым вздохом напоминаю:

– Это снова будет бесплатно.

– Неважно.

– Более того, я хотел бы включить в программу, куда-нибудь в середину, еще и какую-нибудь вашу вещицу. Но и за это вам не заплатят, хотя я могу попробовать…

– Не надо. Если вы это из-за Станци, то не надо тем более! Она все понимает, как бы ни ворчала!

Он говорит запальчиво, совсем прячется за воротник. Понимая, что смутил его и проявил бестактность, я торопливо качаю головой.

– Благородно.

Он топает ногой, пинает какой-то камешек.

– Обычно для человека, если человек хоть немного ушел от сволочи!

– Ох, эти ваши крепкие выражения…

– Какие есть!

На время мы оба замолкаем. Мне по-прежнему неловко, мысленно я ругаю себя. Конечно, мне прекрасно известно, что поступления от „Похищения из сераля“ Моцарт уже потратил – на обустройство новой квартиры, на подарки супруге, на то, чтобы пустить пыль в глаза старым друзьям, и на раздачу бесчисленных долгов. Конечно, я знаю, что он набрал учеников, проводит публичные концерты и вообще работает много, чтобы поправить положение. И, конечно, все это не мое дело. Женитьба и первые годы супружества всегда особенно тяжелы и затратны. А ведь вскоре пойдут дети…

– Так вы позовете?

– Да, конечно, но давайте доживем до этого дня. Знаете, всегда есть риск, что это предприятие канет в Лету. Боже, если это произойдет при моей жизни…

Он касается моего локтя.

– Не канет. Насколько мне известно, ваш покойный учитель был славным человеком. Он помогает вам с небес и знает… впрочем, неважно. Прибавим-ка шагу. Холодно, хочется грога.

Мне не трудно понять, что Моцарт опустил, дабы не впасть в излишнюю сентиментальность. Он говорил о том, что Флориан Гассман, человек, оборвавший мое венецианское сиротство и забравший меня в Вену, представивший императору и научивший многому из всего, что я знаю, – рядом. Учитель чувствует: моя тоска и мои стремления сберечь его начинания сильны. И даже если моя более-менее налаженная жизнь – жизнь императорского фаворита, успешного музыканта и счастливого семьянина, – начнет рушиться, то, что я продолжаю за Гассманом: работа в Обществе, бесплатные уроки для одаренных детей, опека над семьей учителя, – будет последним, от чего я отступлюсь.

– Да, очень хочется. И спасибо. А может, предпочтете чего-нибудь сладкого?

Мы прибавляем шагу…»

[Томас]

Лоррейн Белл неспешно шла к нам, опираясь на трость, а вот долговязой фигуры Нельсона я что-то не замечал. Зато за Синим Грифом семенила маленькая дамочка в пышном платье, постоянно дергала ее за рукав и что-то спрашивала. Мисс Белл кратко отвечала. Заметив меня, она прибавила шагу, и вскоре обе сели за столик напротив нас.

– Ах, двойное свидание! – воскликнула дамочка.

Сейчас, когда она приблизилась, я заметил, что все ее лицо в маленьких родинках, как у Нельсона. На немой вопрос мисс Белл пожала плечами.

– Он занят. Это Пэтти-Энн, его сестра, недавно приехала из Вены. Пэтти, это мистер Томас Эгельманн и мистер Артур Сальваторе.

– И вы взяли ее на слежку? – процедил сквозь зубы я, радуясь, что новых посетителей пока нет.