Жажда снящих - Юлия Остапенко

И смотрел на неё.

Это было невероятно, уму непостижимо. Трактир пустовал, но снаружи, за воротами, столпилась едва ли не вся деревня. Хотя все боялись, очень. Хельга, если бы могла выбирать, не пришла бы сюда. Её не мучило любопытство, отнюдь. Она знала, что от этих глупо ждать добра.

– Обслужи, – процедил Гунс и сунул ей в руки бутылку. Липкую, в соломенном чехле. Старейшее вино из закромов вытянул. Ну ещё бы – такой гость.

«Почему я?» – хотела спросить Хельга, но не успела – хозяин подтолкнул её к столу, за которым сидел чужак.

Она подошла, поклонилась, поставила бутылку. Уткнула взгляд в пол, ожидая заказа.

Но чужак молчал. Хельга вынудила себя поднять глаза. Он снова смотрел на неё – как тогда, у плетня. Узкие щели чёрных, как смола, глаз, на странном белом лице, невнятном, будто речь больного, и зыбком, как поверхность воды на ветру…

– Может, изволите чего? – пересилив себя, выдавила она. И едва не вздохнула от облегчения, когда чужак отрицательно качнул головой. Хельга присела в книксене, попятилась к стойке. Сквозь дверной проём она видела толпящихся односельчан: народ шушукался, качал головами, ахал – так по-бабски. Да тут и были почти одни только бабы, и ещё старики – те, кого эти вернули полуживыми, и те, кого в своё время побрезговали забрать.

– Умница, – шепнул Гунс. Хельга отмахнулась передником, показушно засуетилась у полок. У неё дрожали губы, и она была рада, что никто этого не видит.

Взгляд чужака по-прежнему жёг ей лопатки.

Скрежет отодвигаемой скамьи будто ножом разрезал отдалённый гул голосов. Люди смолкли.

Загремели тяжкие шаги, перемежаясь звоном шпор.

Хельга стояла спиной к нему, теперь у неё тряслись и руки.

Хлопнула входная дверь.

– А глазищи-то какие! Глазищи! Будто на вертел тебя насаживают!

– Ну ты дура, ты в глаза ему смотрела?! Это ж верный сглаз!

– Сама ты дура, какой от оборотня сглаз? Если не загрыз, так теперь уж что…

– А про коня его слыхали?

– Что?

– Сено жрать отказался! А как мясца ему сырого кинули – так мигом…

– Ага, ещё бы человечинки – совсем бы хорошо…

– Что ему надо-то было?

Хельга молча наматывала верёвку на ворот. Тот скрипел, ведро раскачивалось, поднимаясь из сырой пропасти. Скрип-скрип. Мышцы на руках Хельги напрягались и расслаблялись, в такт ударам сердца: раз-два… скрип-скрип…

– А одежка-то у него не шерсть и не лён. И не бархат какой. Бесовское…

– Ты что, щупала?

– Он мимо меня прошёл. У ткачихи, дорогуша, на такое глаз намётанный…

– А меж ног ты ему не приглядывалась?

Бабы заржали – дружно, испуганно. Они болтали без умолку весь день, с того мгновения, как чужак молча вышел из трактира, ничего не взяв. И какую же ерунду болтали…

Хельга нажимала, ворот скрипел, будто стонал.

– А глазёнки-то у него всё же это, ничего… ясные!

– Так что ж ты его на сеновал не позвала? Нечасто случай выпадает, с этим – то, а?

И снова – взрыв истеричного ржания. Господи…

Дно полной кадки стукнулось о край колодца.

– А ну заткнитесь, дуры! – свирепо бросила Хельга. – Вы что, совсем ума лишились, сколько его там было?! Он же из этих! Это бес, укравший наших мужей, наш покой! А вы только и думаете о том, каков он без штанов!

Бабы ошарашенно примолкли. Потом захихикали.

– А что, Хельга, ты-то его ближе всех видела. Как он на тебя смотрел? А?

– Никак, – отрезала она. – Вовсе не смотрел.

– Ну-у, сама-то уже три года без мужика…

– Конечно, кто на неё позарится-то, – обронила толстощёкая повариха Роза. Муж её лишился ноги на одной из старых войн, а потому, когда проклятые чужаки стали забирать в услужение их мужчин, остался с ней, в её доме, её постели.

Хельга остановилась. Поставила ведро на землю. Развернулась, молча подошла к Розе. Та побледнела, попыталась приподняться, не зная, чего ждать. Хельга опустила голову, вытянула шею и смачно плюнула в ведро поварихи, стоявшее у той меж ног.

Бабы онемели; Хельга успела подобрать своё ведро и пройти несколько шагов, прежде чем они разразились бранью. Пусть их. Дуры же…

Только дойдя до края колодезной площади, Хельга увидела Ингрид. Та стояла на обочине, с пустыми вёдрами. Её сын, мальчик пяти лет, увидел Хельгу и тут же спрятался за юбку матери. Та не глядя обхватила рукой его светловолосую голову.

Хельга смотрела ей в лицо ещё какое-то время, потом отвела взгляд и побрела дальше.

Её дом – вернее, их с Кристианом дом – стоял на окраине, так что воду таскать было далеко, и Хельга как всегда успела выдохнуться. Она поставила ведро в сенях, вошла в горницу, придерживаясь за стену, с опаской опустилась на скамью, тронула ноющую поясницу, с мукой думая, что в ближайший час ну никак не поднимется…

И взметнулась на ноги мгновением позже, лишь только увидела чёрного чужака, сидящего за её столом.

Он сразу встал и шагнул к ней.

Хельга вскрикнула, отпрянула, упёрлась спиной в стену. Вскинула руки, закрыла пальцами глаза, по-детски надеясь, что, когда она откроет их, он исчезнет. Ходили слухи, что тот, кто долго смотрит на чужака, начинает видеть его настоящий облик. Однако когда твёрдая рука взяла её за запястье, оторвала ладонь от лица – Хельга поняла, что люди всё же врут. У него по-прежнему было обычное лицо. Человеческое, да. Хотя нет – лицо твари, не очень умело прикидывающейся человеком.

– Молчи, – сказал чужак. – И слушай меня. Ты хочешь вернуть своего мужчину?

Голос у него был сиплый, с присвистом, со странными звуками меж слов – человеку такого никогда не выговорить. Речь твари, прикидывающейся человеком… не очень умело.

Но это уже не имело никакого значения, как и могильный холод, которым веяло от прижимавшегося к ней тела – важно было, что он сказал. Ноги Хельги подкосились, она рухнула обратно на скамью, вскинув лицо с широко раскрытыми глазами.

– Что? – прохрипела она.

– Ты хочешь вернуть своего мужчину?

– Да… Да! – силы вернулись в пересохшее горло, и она уже могла кричать, и кричала: – Да! Да, хочу!

– Он вернётся к тебе, – сказал чужак, глядя на неё глазами, в которых плавали пятна жжёной смолы. – Если ты убьёшь того, кого ненавидишь больше всех на свете.

Хельга на миг онемела. Потом слабо мотнула головой, почти уверенная, что ослышалась.

– Ч-что… что вы сказали?..

– Он вернётся к тебе. Если ты убьёшь того, кого ненавидишь больше всех на свете.