Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - Клер Дедерер

Я думала, что повстречаю в этом месте сплошных ханжей — как-никак, именно так большинство из нас представляют себе западных буддистов. Эти ребята всегда ведут себя так, будто знают что-то, чего вы не знаете, и потому пыжатся от ощущения собственной значимости. Но вместо этого отсутствие осуждения, встреченное мной на занятии у Симмер-Браун, было воспринято мной как разрешение. Нет ничего плохого в том, чтобы экспериментировать, пробовать новое. Студенты, даже преподаватели «Наропы» с готовностью брались за любое новое предприятие.

Давным-давно я обратила внимание, что, когда Фрэн в классе предлагала нам сделать что-то эдакое, она всегда мотивировала это так: почему бы и нет? Например, говорила: «Мы сделаем сейчас паршва бакасану», — а потом свое же решение комментировала: «Почему бы и нет?» Этими словами она отгоняла ум, привыкший давать оценки, ум, который нашел бы тысячу причин не делать ту или иную позу. Именно такое чувство у меня возникло после посещения «Наропы»: здесь критичный ум не уничтожали, а стремились перехитрить. Я думала, что здесь будет царить анти-интеллектуальный дух, но это было не так. Здесь учителя использовали свой интеллект, чтобы избавиться от стремления критиковать. Это опровергало все мои представления о том, что такое «умные люди».

Красноволосый учитель с индийским акцентом одним привлек мое внимание. Вот что он сказал:

— Те из вас, у кого йога совсем не получается, — считайте, что вы пришли в нужное место. Надеюсь, все вы сегодня разрешите себе выполнять позы очень плохо, забыть о вечном стремлении к совершенству. Суть йоги не в том, чтобы сделать позу правильно; ведь именно поза, которая выглядит совсем неправильно, позволяет вам чувствовать. Вам нужно прочувствовать позу изнутри, а не пытаться сделать ее безупречной снаружи.

Мы очень долго лежали в шавасане, что показалось мне вполне в духе «Наропы». Ну разумеется, шавасане здесь уделяется особое значение. Итак, мы лежали на спине на полу зала.

Этот зал представлял собой просторное прямоугольное помещение, залитое светом. Пол был устлан ковриками. На дневной класс приходили не только студенты, но и служащие соседних офисов. Такую йогу я любила больше всего: чтобы разные люди всех возрастов занимались вместе, независимо от уровня подготовки.

Мой коврик запачкался. Кажется, я еще ни разу его не мыла. Я тихонько потерла его пальцами и наткнулась на сосновую иголку. Затылок неудобно упирался в пол, я поворочалась, чувствуя форму этого бугорка, затылка.

Мой сосед начал издавать посапывающие звуки, видимо собираясь уснуть. Я нашла это милым. Учитель ходил по залу, я слышала его шаги. Пот начал высыхать, я постепенно охлаждалась. Стараясь не производить много шума, я взяла кофту с длинными рукавами, брошенную рядом в кучу, и накрылась ей.

Так я и лежала, чувствуя запах пыли и приятную тяжесть от кофты на груди. И вдруг поняла: я медитирую. Меня ничего больше не пугало, кошмары больше не показывали свой нос. Осталось только… это. Реальность.

Я вдруг подумала: что, если противоположность добра — не зло, а реальность?

После занятия я в смятении шагала по улице на встречу со своим приятелем Дэном. Мы сели у окна ирландского паба в центральной части Боулдера. Большие розовые облака стремительно проносились над склоном горы. Мы посмотрели в окно и рассмеялись — единственное, что мы могли сделать, и это было так прекрасно.

Дэн заказал пиво, слегка кокетничая с официанткой, как было ему свойственно. Мы потягивали из кружек, когда он спросил:

— Как там твоя статья про буддистский университет?

Я покраснела. Мне было неловко из-за того, какое большое место «Наропа» стала занимать в моей жизни; из-за того, каким важным казалась мне работа этого учреждения. Мне было стыдно даже называть происходившее там словом «работа». О таких вещах не пишут в «Нью-Йорк тайме».

— Будет трудно писать об этом, — уклончиво ответила я.

Дэн понимающе взглянул на меня:

— Я однажды две недели провел с далай-ламой по заданию «Ньюсуик». Сначала был очень скептически настроен по поводу всей это буддистской дребедени. Думал, это коммерческая индустрия, религиозный спектакль. Но когда прислушался к тому, что он говорит, увидел, как он держится, то всю свою жизнь переосмыслил. «Ньюсуик» ни слова не напечатал из того моего материала. Потому что я не просто написал статью о далай-ламе. Я ему поверил.

Я сдала свой материал. Они удалили все восторги и оставили факты. Такова газетная журналистика. Ну, может, это и к лучшему. Кому нужны восторги в утренней газете?

Я пригласила специалиста (им оказалась женщина) проверить источник запаха. Я сидела на улице в майке и читала книжку на рецензию. Солнце парило так жестоко, что у меня над верхней губой выступили капельки пота. Зато за день до этого выпало восемь сантиметров снега. Погода в Боулдере была шизофреническая.

— Я ничего не чувствую, — ответила женщина, обнюхав весь дом. — Позвоните, если запах продолжит вас беспокоить. А сейчас мне пора. У меня через двадцать минут йога.

— Ого! — О запахе я тут же и думать забыла. — А куда вы ходите?

— К Ричарду Фриману, — ответила она. — И не понимаю, как можно ходить к кому-то еще.

— А где он преподает?

— В «Мастерской йоги». Слышали о нем?

Вообще-то, да, я о нем слышала. Ричард Фриман был знаменитым учителем аштанги, одним из первых преподавателей йоги в США, который переехал в Индию в 1960—1970-е годы. Я его даже где-то видела — то ли в журнале, то ли в рекламе, или, может, на обложке DVD. Седовласый, умные брови и велосипедные шорты.

— Обязательно к нему сходите, — сказала она. — Он гений.

И, взмахнув длинным седым хвостом, она ушла.

Мои утренние приветствия солнцу, которые я делала кое-как в спешке, совсем перестали меня радовать. Я решила сходить в «Мастерскую йоги». Класс для начинающих был в воскресенье. Я решила записаться на него — слово «аштанга» звучало угрожающе. Аштанга и выглядела угрожающе, если представляете, как выглядят бицепсы Мадонны.

Я расспросила знакомых о Фримане. Тот, видимо, принадлежал к боулдеровской старой гвардии: фрики, хронически безденежные, хиппари. Его слава гремела на весь мир, но он так и преподавал в неприглядном здании из шлакобетона, где его студия располагалась изначально. Все говорили одно: он настоящий.

Стоило увидеть, как он двигается, и сразу стало понятно: он действительно Гений. Основные движения сурья намаскар он выполнял, словно паря над землей, зависая над ней, словно вдыхал не кислород, а гелий. Его тело обладало собственным безупречным интеллектом; каждый его сантиметр, казалось, знал, где ему нужно быть и как он соотносится с другими частями тела. Напрашивалось сравнение с акробатикой. С полетом. Я поняла, что мое понимание о возможностях человеческого тела до сих пор было безнадежно ограничено.