Дин Рид: трагедия красного ковбоя - Федор Раззаков

– Да, жалко будет, если Дин Рид окажется нашим врагом, – грустно резюмировал Андропов, откидываясь на спинку кресла. – Парень он симпатичный, да и певец отменный. Я был на его концерте в Театре эстрады два года назад и получил истинное удовольствие. Нашим людям он нравится, а это значит, что мы могли бы здорово использовать его харизму на благо нашей политики.

– Я придерживаюсь того же мнения, Юрий Владимирович, – согласился с доводами своего руководителя Сахаровский. – Так что будем надеяться, что та негативная информация, которая пришла на Дина Рида, не подтвердится.

После того как Сахаровский ушел, Андропов встал из кресла и подошел к окну, выходившему на Лубянскую площадь. Стояло теплое августовское утро, и город за окном жил своей привычной жизнью: по улицам проносились автомобили, десятки прохожих спешили по своим делам. Каждый раз, когда Андропов наблюдал из своего окна эту картину, он думал об одном и том же: что все эти люди даже не подозревают, какие политические страсти бушуют всего лишь в нескольких шагах от них, в стенах Лубянки. Страсти, которые напрямую могут изменить жизнь этих самых миллионов людей.

На душе Андропова было тревожно. Он всего лишь чуть больше года находился на посту председателя КГБ, и чехословацкий кризис был его первым серьезным испытанием в этой должности. Хотя сказать, что все происходящее было внове для него, было бы неправильно: в 1956 году, когда Венгрия пыталась выйти из Восточного блока, Андропов был там послом. И собственными глазами видел, к чему могут привести уступки ревизионистам: под окнами советского посольства оголтелые венгры-антикоммунисты убивали членов партии. Когда это увидела жена Андропова, с ней случился такой нервный срыв, что от него она потом будет страдать всю жизнь. Сам Андропов вынес из тех событий один вывод: в подобных ситуациях надо действовать решительно с самого начала, чтобы потом избежать еще большей крови.

В 56-м Андропов не ошибся, когда выдвинул кандидатуру Яноша Кадара на пост нового руководителя Венгерской компартии. Хрущев хотел видеть на этом посту другого человека – Ференца Мюнниха, но в итоге согласился с кандидатурой Кадара и впоследствии ни разу об этом не пожалел. А вот когда годом раньше в Чехословакии смещали Антонина Новотного и ставили на его место Александра Дубчека, Андропов сомневался в кандидатуре последнего, но Брежнев решил по-своему. «Я Саше доверяю», – сказал тогда Брежнев. К чему привело это доверие, все теперь прекрасно знают: именно Дубчек привел страну к произошедшему в то время кризису.

В отличие от Надя в 1956 году, Дубчек во всех своих заявлениях подчеркивал, что его правительство не собирается выходить из Варшавского договора или отказываться от социализма. На первых порах даже Андропов поверил в эти заявления, поскольку фигура Дубчека даже неожиданно для него обрела некий ореол борца за демократию. Андропову на какое-то время показалось, что Дубчек способен объединить вокруг себя здоровые силы и сделать Чехословакию еще более верным союзником Москвы, чем это было при сталинисте Новотном. Но спустя некоторое время Андропов вдруг понял, что глубоко заблуждался в отношении этого человека. Дубчек стал дистанцироваться от тех своих соратников, кто выступал за союз с Москвой, и привечать других – врагов такого союза. И тут же многие высказывания Дубчека Андропов стал расценивать уже совершенно иначе. Например, его заявление о том, что он хочет построить «социализм с человеческим лицом». Значит, в том же Советском Союзе этот социализм имеет другое лицо? Тогда какое? Андропов стал склоняться к мнению, что новые чехословацкие лидеры хотят в перспективе дистанцироваться от Москвы и образовать некую Малую Коммунистическую Антанту вместе с Румынией и Югославией. Если это произойдет, то Восточный блок ждут тяжелые времена. Поэтому допустить такого развития событий было нельзя ни в коем случае – история этого бы не простила советским руководителям.

«Если это произойдет, то, значит, те сотни тысяч советских солдат, которые погибли при освобождении Чехословакии от фашизма, погибли зря, – размышлял Андропов. – У Дубчека и его людей, видно, короткая память. Они забыли, что их страну американцы не стали спасать от фашизма, побоявшись проливать кровь своих солдат. И тогда это сделало советское руководство. И миллионы чехословаков с радостью встречали наши войска, а потом, после войны, сами же выбрали путь развития своей страны – социалистический. Почему же сейчас горстка каких-то ревизионистов должна пересматривать итоги истории и под флагом построения „социализма с человеческим лицом“ реставрировать капитализм?

Двадцать лет мы живем без войны, однако это относительный мир, – продолжал размышлять Андропов. – На самом деле война бушует – холодная. И в этом противостоянии любая попытка кого-то из наших союзников дистанцироваться от нас может привести к перевесу сил в пользу нашего противника. А ведь саму эту войну затеяли не мы. Советское руководство было готово и дальше поддерживать со своими союзниками по Антигитлеровской коалиции партнерские отношения. Об этом было заявлено еще в январе 45-го во время переговоров Молотова с послом США, об этом же говорил и сам Сталин в сентябре того же года во время встречи с американскими конгрессменами. Сталин даже готов был пойти на беспрецедентные политические уступки – постепенный вывод советских войск из Восточной Европы. Но Запад выбрал войну. Причем воевать он собирался отнюдь не с коммунистическим режимом, а с Россией как цивилизацией. Причем это совсем не скрывалось. Как писал один из американских политиков: «Россия – азиатская деспотия, примитивная, мерзкая, хищная, воздвигнутая на пирамиде из человеческих костей, умелая лишь в своей наглости, предательстве и терроризме». И это писал человек, предки которого сами построили свое государство на крови и костях миллионов коренных жителей Американского континента – индейцев. Это писал человек, предки которого специально привозили из Африки сотни тысяч рабов для того, чтобы те работали на плантациях белых. Наконец, это писал человек, современники которого сбросили атомные бомбы на жителей двух японских городов, за считаные минуты уничтожив несколько миллионов человек.

Конечно, чехословаки вольны сами выбирать свой путь государственного развития. Однако знает ли подавляющая часть населения этой республики, в какое светлое завтра могут привести их нынешние реформаторы? Цели у них, конечно же, благие. Однако выбор путей небогат: либо социалистический, либо капиталистический. А чем последний лучше? Мнимой свободой? Нет этой свободы в природе и никогда не было. Есть право сильнейшего определять жизнь слабейших. Захочет Запад заставить чехословаков жить по своим законам – и они будут по ним жить. Разделять их идеологию, которая ничем не лучше нашей, а во многом и антигуманнее ее. Разве нынешняя война во Вьетнаме не указывает на это? Нет, Чехословакию мы отдавать ни в коем случае не должны. Странно, что это не понимают не только многие чехословацкие руководители, но и даже кое-кто из наших».

Андропов был всего лишь кандидатом в члены Политбюро, поэтому не входил в узкий круг главных руководителей страны, принимавших окончательные решения. В этот круг входили Брежнев, Косыгин, Подгорный, Суслов и Шелест. Однако информацию, которой Андропов снабжал «пятерку» по всем важным вопросам политики, эти люди старались не игнорировать. Но выводы делали разные. К примеру, если Шелест выступал за принятие радикальных мер воздействия на чехословацкое руководство, то Косыгин являлся сторонником умеренных действий. Ему казалось, что Дубчек проводит в жизнь социал-демократическую программу и стремится в итоге превратить Чехословакию в Югославию, а затем во что-то похожее на Австрию. Андропов считал иначе и требовал принятия решительных мер, поскольку любое промедление, по его мнению, будет стоит дорого. На заседании Политбюро 19 июля Андропов даже схлестнулся на этой почве с Косыгиным. Председатель КГБ тогда заявил: «Правые во главе с Дубчеком стоят твердо на своей платформе. И готовимся не только мы, а готовятся и они, и готовятся очень тщательно. Они сейчас готовят рабочий класс, рабочую милицию. Все идет против нас…»