Путь войны - Александр Поволоцкий

Корпус содрогался от неритмичных ударов, словно по облицованной керамикой стали долбил сразу миллион пневматических молотов. Завихрения газожидкостной смеси действовали как множество рассогласованных водоворотов, стремящихся разорвать аппарат на части.

«Не сорвало бы батискаф», - пронеслось в голове у Крамневского. И почему то, ни с того, ни с сего вспомнилось, что общая протяженность кабелей в «Пионере» составляет около двухсот пятидесяти тысяч километров. То есть если их пустить в одну нить, можно шесть раз подряд обернуть земной шар и еще немного останется.

Подлодка, ничтожно малая на фоне свирепого катаклизма, камнем падала в пучину, никогда не видевшую солнечного света. Глубиномер давно и прочно зацепил зубом указателя красную полосу. Лодка оставалась цела только благодаря резко упавшей плотности воды, но конец был уже близок – «Пионер» упадет на дно, получит неизбежные повреждения, а затем корпус расплющит вернувшимся давлением.

Три тысячи триста метров…

- Командир, если аврально не «продуемся» - абзац, - повторил Русов.

В рваный гул за бортами вплелся тихий звон, как будто сам «Пионер» жалобно застонал в удушающих объятиях океана. Звенящее похрустывание зловеще прозвучало по отсекам, словно кто-то легкими шагами пробежался по свежему насту.

Страшный удар сотряс субмарину, нос рвануло вниз и почти сразу обратно, так, что не будь Илион пристегнут, его выбросило бы из кресла.

- Теряем продольную остойчивость, растет дифферентующий момент, - отрывисто докладывал боцман. – Сейчас перевернет.

- Третий отсек, сальник номер восемь сопливится, пять капель в секунду. Виноват, уже восемь, - механически бормотал переговорник. – Сальник номер шесть, четыре капли в секунду.

Плохо, очень плохо… Система уже не держит давление, еще чуть-чуть, и вылетит, пойдет вода. В жалобном писке бортов ощутимо просела счастливая нитка, натянутая под слегка выгнутым потолком.

Крамневский размашисто перекрестился и скомандовал:

- Экстренная продувка, «пузырь» в нос!

- На грани, все еще может услышать, даже сквозь фон, - эхом отозвался штурман Межерицкий, не столько противясь приказу, сколько комментируя. И так было понятно, что выбора не осталось, только героически утонуть, навсегда похоронив раздавленный «Пионер» в иле и красной глине морского дна.

- А может, он уже сам пошел на дно, - странно спокойным голосом продолжил Межерицкий.

- Бульканье на спаде! - доложил акустик. На неискушенный слух Крамневского в рычании «легкой воды» не изменилось ничего, но Светлакову было виднее.

На больших глубинах обычная система продувки бесполезна, забортное давление не позволяет вытеснить балласт напором сжатого воздуха. Для этой цели у «Пионера была целая батарея твердотопливных газогенераторов – на самый крайний случай. Тяжелый пресс пороховых газов выдавливал воду из цистерн, сообщая лодке положительную плавучесть. Опустив корму почти на сорок градусов, вращая лопастями винтов как уставший ныряльщик, затягиваемый в водоворот, «Пионер» мучительно-тяжкими рывками выгребал с четырехкилометровой глубины. Медленно, слишком медленно. Если прежде чем иссякнет источник «газировки», лодке не удастся подняться хотя бы до трех, вернувшаяся к нормальному состоянию вода все равно раздавит аппарат.

Две девятьсот… две восемьсот пятьдесят…

Крамневский только сейчас обнаружил, что все это время с такой силой упирал правую стопу в пол, что нога закостенела. Теперь малейшее движение отзывалось резкой болью.

Две пятьсот…

С оговоркой и оглядкой можно было сказать, что внеплановое и весьма опасное приключение закончилось более-менее удачно. Акустик вычленил шумы эсминца далеко в стороне, тот, не снижая скорости, чесал как можно дальше от опасного района. Газовая аномалия, которая едва не стоила жизни лодке и всему экипажу, исчезала столь же стремительно, как и появилась. Как будто иссяк некий исполинский баллон, накачивающий океан углекислотой. Похоже, Радюкину будет чем заняться, гадая, что же это было, и откуда появилась «легкая вода» без каких бы то ни было следов донных прорывов… И, что не менее любопытно, куда она пропала.

Илион бегло взглянул на ситуационную схему, расположенную выше и сбоку от командирского пульта. На ней изображалось внутреннее устройство субмарины, а разноцветные лампочки обозначали состояние агрегатов и другие показатели функциональности.

Четвертый блок пульсировал частыми попеременными включениями желтого и красного – поломка, не критичная, но достаточно серьезная, собственными силами устранить без последствий невозможно.

Четвертый блок… Реакторный отсек.

Плохо. Очень плохо.

Вот и начались кинографические приключения, которых ждал Радюкин.

* * *

- Это еще не беда, - пояснял старший реактор-инженер. – Но уже приближение к ней, хорошее такое, почти вплотную.

Здесь, на посту телемеханики и управления реактором, все было очень функционально и технично. Очень много приборов, индикаторов и контрольных панелей, простые «скелетные» кресла и шкафчики со специнструментом. Душа технаря здесь буквально отдыхала. Главное не думать, что за несколькими толстыми переборками и изолирующими панелями укрыт реактор и паропроизводящая установка – огромный цилиндр, опоясанный паутиной трубопроводов. Укрощенный атомный ад, способный месяцами дарить лодке энергию, тепло, чистую воду, а при неосторожности – мгновенно убить весь экипаж.

Или не мгновенно…

Как человек сугубо практичный, Илион верил только в то, что можно увидеть и измерить, поэтому атомная энергетика вызывала у него легкий отголосок суеверного страха. Слишком слабого, чтобы повлиять на образ мыслей и действий, но достаточно сильного, чтобы командир «Пионера» чувствовал себя неуютно даже за многослойными стенами, под защитой стали, керамики, свинца и боропласта. Хрипящий счетчик автоматизированного радиационного контроля так же не добавлял оптимизма.

- Ушибы, пара рассечений, когда на попа начали вставать, - это ерунда, - продолжал реактор-инженер. – Главное – «активный» пар.

Он сделал паузу, приглаживая влажные волосы. Бисеринки воды и новое, неразношенное рабочее белье, похожее на свитер и шерстяные штаны грубой вязки свидетельствовали о том, что атомщик совсем недавно был в зоне строгого режима радиационной безопасности. Он покинул ее через тамбур дезактивации, с обязательным душем (едва теплым, чтобы поры кожи не расширились) и сменой защитного костюма. В углу, на специальной вешалке-стояке висел рабочий комбинезон облегченного образца, с еще нетронутой печатью и пломбой Института атомной энергетики. «Облегченным» тот именовался символически, потому что полноценный радиозащитный скафандр весил почти триста килограммов. На фоне тяжелой брони мешковатый рабочий костюм с капюшоном и пристегивающейся «мордой» дыхательной маски смотрелся стильно и элегантно