Моя жизнь - Айседора Дункан

казалось, смутно осознавала это путешествие к земле тьмы и смерти. Однажды лунной ночью в храме Дендеры мне показалось, будто все глаза с поврежденных лиц богини Хатхор, египетской Афродиты, с гипнотической настойчивостью повторявшиеся вдоль всего храма, обращены на моего еще не родившегося ребенка.

Особенно изумительна Долина смерти, и самое большое впечатление на меня произвела могила маленького принца, который никогда не стал фараоном или царем. Умереть в столь нежном возрасте, оставаясь на века мертвым ребенком, и каждый пришедший задумывался о шести тысячах лет, которые он пролежал здесь. Но, если бы он продолжал жить, ему было бы шесть тысяч лет!

Что сохранилось в памяти из этой поездки по Египту? Пурпурный восход, алый закат, золотые пески пустыни, храмы. Солнечные дни, проведенные во дворе храма в грезах о жизни фараонов, в грезах о своем будущем ребенке. Крестьянские женщины, идущие вдоль берегов Нила и несущие сосуды на своих прекрасных головах, их сильные тела, раскачивающиеся под черными драпировками тканей; тонкая фигурка Дейрдре, танцующая на палубе; Дейрдре, гуляющая по древним улицам Фив. Маленькая девочка, разглядывающая поврежденные статуи древних богов.

Увидев сфинкса, она сказала: «О, мама, эта куколка не очень красивая, но такая внушительная!»

Она еще только училась говорить слова из трех слогов.

Маленький ребенок, стоящий перед Храмом Вечности, – маленький принц в гробницах фараонов. Долина царей и караваны, бредущие по пустыне, – ветер, несущий по пустыне волны песка – куда?

Необычайно яркий восход солнца в Египте наступал в четыре часа утра. После этого спать было невозможно, поскольку сразу же раздавался упорный непрерывный визг водоподъемных колес, черпающих воду из Нила. Вдоль берега передвигались процессии тружеников, достающих воду, возделывающих поля, гонящих верблюдов, и это продолжалось до заката солнца, словно на оживших фресках.

Дагоба медленно передвигалась под пение матросов, а их бронзовые тела приподнимались и опускались в такт движению весел, а мы лениво наблюдали за всем этим, наслаждаясь как зрители.

Ночи были прекрасными. С нами было пианино «Стейнвей», и нас сопровождал очень талантливый молодой английский артист, каждый вечер игравший нам Баха и Бетховена, торжественные мелодии которых так гармонировали с просторами и храмами Египта.

Несколько дней спустя мы достигли Вади-Гальфу и добрались до Нубии, где Нил становится настолько узким, что можно почти коснуться противоположного берега. Здесь мои спутники покинули меня и отправились на Хартум, а я осталась на дагобе с Дейрдре одна и в течение двух недель провела самые спокойные дни своей жизни в этой чудесной стране, где все заботы и хлопоты казались совершенно бесплодными. Наше судно, казалось, раскачивал ритм веков. Для тех, кто может себе это позволить, путешествие по Нилу на хорошо снаряженной дагобе – самый лучший целебный отдых в мире.

Для нас Египет – страна грез, а для бедных феллахов – страна труда, но, во всяком случае, это единственная известная мне страна, где труд может быть прекрасен. Феллахи, питавшиеся в основном чечевичной похлебкой и бездрожжевым хлебом, обладали прекрасными гибкими телами, и, что бы они ни делали – работали, склонившись на полях, или черпали воду из Нила, – они представляли собой великолепные бронзовые модели, радующие сердце скульптора.

Вернувшись во Францию, мы высадились на берег в Виллафранше, и Лоэнгрин арендовал в Болье на сезон великолепную виллу со спускающимися к морю террасами. С присущим ему азартом он забавлялся, скупая земли на мысе Ферра, где намеревался построить огромный итальянский замок.

Мы совершали поездки на автомобиле, чтобы осмотреть башни Авиньона и стены Каркасона, которые должны были послужить образцом для нашего замка. Замок стоит сейчас на мысе Ферра, но, увы, как и большинство других фантазий Лоэнгрина, он так и не был закончен.

В те дни он был одержим какой-то неестественной непоседливостью. Если он не мчался на мыс Ферра покупать землю, то отправлялся скорым поездом в Париж в понедельник и возвращался в среду. Я спокойно оставалась в саду у моря, погружаясь в размышления о странных противоречиях, разделявших жизнь и искусство, и часто задавалась вопросом, может ли женщина быть настоящей актрисой, ибо искусство – суровый наставник, требующий от человека всего, в то время как влюбленная женщина жертвует всем ради жизни. Во всяком случае, я во второй раз оказалась лишенной своего искусства.

Утром 1 мая, когда небо было голубым, солнце сияло, а природа расцветала и радовалась, родился мой сын.

В отличие от бестолкового деревенского врача из Нордвика искусный доктор Боссон знал, как облегчить страдания разумными дозами морфия, и этот мой второй опыт сильно отличался от первого.

Дейрдре вошла в мою комнату, и ее прелестное личико светилось не по годам рано появившейся материнской нежностью.

– О, какой хорошенький маленький мальчик, мама; не беспокойся о нем. Я всегда буду держать его на руках и заботиться о нем.

Эти слова всплыли у меня в памяти, когда она умерла, сжимая его в своих маленьких окоченевших ручонках.

Почему люди взывают к Богу, который, если Он существует, наверное, не замечает всего этого?

Итак, я снова оказалась у моря, лежа с ребенком на руках, только на этот раз вместо маленькой белой потрепанной ветрами виллы «Мария» был роскошный особняк, а вместо мрачного, беспокойного Северного моря – голубое Средиземное.

Глава 24

Когда я вернулась в Париж, Лоэнгрин спросил меня, не хочу ли я устроить праздник для всех своих друзей, предложил мне составить его программу и предоставил carte blanche[117]. Мне кажется, что богачи не умеют развлекаться. Если они устраивают званый обед, он не слишком отличается от обеда какой-нибудь бедной консьержки, а я всегда мечтала о том, какой изумительный праздник можно было бы устроить, если иметь достаточно денег. И вот