Друг моей юности - Элис Манро

Вышла драма с участием всей семьи. Отцу Аниты было нечем заплатить за операцию и пребывание дочери в больнице, и ему пришлось продать надел земли с рощей сахарных кленов. Мать приписала себе (по праву) заслугу спасения жизни дочери и с тех пор рассказывала об этом до конца жизни, часто добавляя, что пошла против приказа мужа. (На самом деле это был не приказ, а просто мнение.) Она так себя зауважала, что ее охватила тяга к независимости и она начала водить машину, чего не делала уже многие годы. Она приезжала в больницу каждый день после обеда и приносила Аните семейные новости. Она закончила красить линолеум, сделала губкой бело-желтый узор на темно-зеленом фоне. Новую окраску похвалил санинспектор по молоку, приглашенный на ужин. Корова родила позднего теленка на том берегу ручья, и никто не может понять, как она туда забралась. В живой изгороди зацвела жимолость, и мать привезла букет и затребовала у медсестер вазу. Анита никогда не видела мать такой общительной и не помнила, чтобы она так заботилась о ком-то еще из семьи.

Анита была счастлива, хотя еще не оправилась от слабости и боли. Такая суматоха поднялась, чтобы не дать ей умереть. Даже то, что отец продал клены, радовало Аниту, убеждало в собственной неповторимости и ценности. Люди были добры и ничего от нее не требовали, и она взяла эту доброту и распространила вокруг себя. Она простила всех, кого только припомнила: от директора школы, сверкающего очками, до вонючих мальчишек в автобусе, несправедливого Руэла, болтливой Терезы, девчонок-богачек в свитерах из натуральной шерсти, своих родных и отца Марго, который, наверно, тоже страдает от собственных приступов гнева. Аните не надоедало весь день смотреть на тонкие желтоватые занавески и ствол дерева за окном. Это был ясень – с суровыми полосками на коре, напоминающими вельвет, тонкими листочками, похожими на лепестки; их весенняя хрупкость, острая нежная зелень сменялись летней зрелостью, они темнели и крепчали. Аните казалось, что все растущее и все сделанное руками в этом мире заслуживает похвалы.

Позже она объясняла свой настрой тем, что ей давали обезболивающие. Но, возможно, он объяснялся не только этим.

Ее положили в отдельную палату, потому что она была в тяжелом состоянии. (Отец велел матери спросить, сколько это стоит, но мать думала, что с них не возьмут денег, и не спросила.) Медсестры приносили ей журналы, и Анита просматривала их, но не могла читать: буквы мелькали перед глазами, и в голове был приятный туман. Она не могла бы сказать, идет время быстро или медленно, и ей было все равно. Иногда ей снилось или грезилось, что ее навещает Руэл. Он проявлял меланхоличную нежность, приглушенную страсть. Он любил ее, но отрекался от нее. Он гладил ее волосы.

За пару дней до выписки пришла мать – с лоснящимся лицом, потным от жары уже наступившего лета и, возможно, от возбуждения по поводу чего-то. Она встала у изножья кровати и произнесла:

– Я знаю, ты всегда считала, что я к ней несправедлива.

К этому времени пузырь счастья, в котором плавала Анита, уже прокололи в нескольких местах. Ее навестили братья, которые с разбегу колотились о ее койку, отец, удивленный тем, что Анита ждала от него поцелуя, и тетка, заявившая, что после такой операции люди всегда толстеют. Но теперь лицо и голос матери врезались в нее, словно кулак через марлю.

Мать говорила о Марго. Анита сразу это поняла по тому, как у нее подергивались губы.

– Ты всегда считала, что я несправедлива к твоей подруге. Я была от нее не в восторге, а ты считала, что я к ней несправедлива. Я знаю, что ты так считала. И вот теперь оказалось. Оказалось, я все-таки была права. Я это в ней всегда видела, с малолетства. Видела то, что тебе было не видно. Что она проныра и у нее зудит в одном месте.

Мать произносила каждое предложение по отдельности – самозабвенно и громко. Анита не смотрела ей в глаза. Она смотрела на маленькую коричневую родинку под ноздрей. Родинка становилась все отвратительней.

Мать немного успокоилась и сказала, что в последний день перед каникулами Руэл повез Марго в Кинкардин на школьном автобусе, когда все остальные пассажиры сошли. Конечно, с тех пор как Анита заболела, Руэл и Марго каждый день были в автобусе одни в самом начале и самом конце маршрута. По их словам, в Кинкардине они только ели картошку фри и больше ничего. Какая наглость! Использовать школьный автобус для собственных выходок и бесчинства. Они приехали назад тем же вечером, но Марго не вернулась домой. Она и до сих пор туда не вернулась. Ее отец явился к магазину и побил все колонки на заправке – стекла аж до шоссе долетели. Он позвонил в полицию насчет Марго, а Руэл позвонил в полицию насчет разбитых колонок. Полицейские оказались приятелями Руэла, и отцу Марго велели не нарушать общественный порядок. Марго осталась в магазине – вероятно, чтобы избежать кулаков отца.

– И всего-то, – сказала Анита. – Дурацкие сплетни, и больше ничего, черт возьми.

– О нет! О нет! И не смейте чертыхаться, мадам!

Мать держала Аниту в неведении. Когда все это случилось, она ничего не сказала Аните. Решила толковать сомнения в пользу Марго. Но теперь никаких сомнений уже не осталось. Все знали, что Тереза пыталась отравиться, но выжила. Магазин закрылся. Тереза все еще жила там, но Руэл увез Марго, и теперь они живут здесь, в Уэлли. Где-то в задней комнате, в доме у кого-то из его друзей. Живут вместе. Руэл каждый день ездит в свой гараж работать, так что, можно сказать, сожительствует с обеими сразу. Разрешат ли ему в будущем водить школьный автобус? Очень маловероятно. Все говорят, что Марго, должно быть, беременна. А Тереза выпила раствор хлорки, вот что она выпила.

– И еще, она даже с тобой не поделилась, – сказала мать Аниты. – Ни записки, ни какой-нибудь ерунды тебе не послала за все время, пока ты была здесь. Тоже называется подруга.

Анита подумала, что мать сердится не только из-за ее дружбы с ныне опозоренной Марго, но и по другой причине. Ей казалось, мать видит то же, что и она: ее, Аниту, сочли негодной, выбрали другую, а ее отвергли – не только Марго ее отвергла, но и сама жизнь. Возможно, мать горько разочарована, что не Анита оказалась избранной, что не она стоит в центре драмы, что не ее сделали женщиной и бросили в такой бурный водоворот событий? Но мать в этом никогда не признается. И Анита не могла признаться, что чувствует себя чудовищной неудачницей. Она была ребенком, она не знала ничего, и Марго, которая, как выяснилось, знала многое, предала ее. Анита обиженно сказала:

– Я устала, не могу больше разговаривать.

Она притворилась засыпающей – в надежде, что мать уйдет.

После этого она лежала без сна. Лежала без сна всю ночь. Медсестра, пришедшая наутро, сказала:

– Ну и вид у тебя – краше в гроб кладут! Что, опять шов болит? Давай я попрошу доктора, чтобы тебе выписали еще таблеток?

– Я тут больше не могу, – ответила Анита.

– Правда? Ну так осталось только один день потерпеть.

– Я не про больницу. Я про вообще здесь. Я хочу уехать отсюда куда-нибудь.

Медсестра совсем не удивилась: