Александр I. Сфинкс на троне - Сергей Мельгунов

Мало того, в том же 1810 г. вступает в число членов ложи «Петра к истине» (подчиненной директориальной ложе «Владимира к порядку») сам де Санглен – директор особой канцелярии Министерства полиции с целью «наблюдать, чтобы ложа соответствовала общей государственной цели – безопасности».

Естественно, что это полуофициальное разрешение придавало ложам несколько иной характер, чем тот, который отличал тайные масонские ложи на Западе и русские при их возникновении. Чиноначальники масонские: Бебер, позднее гр. Мусин-Пушкин, Брюс, Жеребцов строго соблюдали принятое обязательство. Жеребцов в своей ложе «Соединенных Друзей» установил строжайшую даже цензуру речей. Никто, кроме управляющего мастера, не имел права говорить, не подав своего «письменного слова» на одобрение Великого мастера. При открытии той или иной ложи всегда осведомлялись предварительно – будет ли пользоваться «доверием» правительства открываемая ложа. В 1817 г. центральные масонские ложи приняли постановление, что впредь ни одна ложа не будет законна, если не будет признана правительством и учреждена без ведома центральных.

Мало того, гр. Мусин-Пушкин в 1819 г. прямо обращается с просьбой к Вязьмитинову не дозволять существования лож, независящих от великих лож в Петербурге. Правительственный контроль был настолько силен, что даже для перехода из одной ложи в другую требовалось до некоторой степени разрешение администрации, хотя непосредственное наблюдение за ложами и было вскоре отменено. Отменено было потому, что правительство убедилось, как заявил 23 марта 1812 г. масону Элизену Вязьмитинов, что «ложи никак сомнительны быть не могут». И позднее, в 1816 г., Александр то же самое сказал Тормасову при возникновении вопроса о разрешении открыть в Москве ложу «Александра тройственного спасения». «Я формально позволения на это не даю. У меня в Петербурге на это смотрят так (государь взглянул сквозь пальцы). Впрочем, опыт удостоверил, что тут зла никакого нет» (рассказ Штейнгеля)[170].

Насколько законопослушным является александровское масонство, показывают переговоры, имевшие место в 1818 г. между руководителями русского масонства с Испанским Востоком. Для этих переговоров приезжал в Россию специальный делегат Дон-Жуан-ван-Халес. Союз между двумя капитулами не был принят русскими каменщиками ввиду непрочности существования масонства в Испании, где последнее не пользовалось расположением правительства и где братья даже подвергались преследованиям.

Были, правда, и как бы тайные ложи, напр., Лабзина. Втайне продолжало работать и высшее масонское управление в России – так называемый Капитул Феникс. Этой высшей таинственной власти г-жа Соколовская придает большое значение. Между тем такое управление было в значительной степени фикцией. Это был лишь пережиток прошедшего времени. Любовь к таинственному у лиц, занимавших в масонстве высшие «должности», заставляла сохранять потерявший какой-либо реальный смысл пережиток XVIII столетия, когда русская масонская директория подчинялась формально Великому Мастеру IX Провинции, герцогу Карлу Зюдермандланскому шведскому. И как первый высокопросвещенный префект Капитула Феникс в России кн. Г.П. Гагарин должен был охранять в тайне от масонской толпы учреждение Капитула, так и высокопросвещенный префект александровского времени Управляющий Великой Директориальной Ложей Бебер в роли «Викария Соломона» должен был малозначащую тайну охранять от проникновения в нее так называемых профанов. И когда Ланской, открывая ложи, говорил: «велено нам собираться и научиться», это было лишь формой, которую так любили соблюдать и охранять вожди современного масонства.

Общее масонское постановление, однако, гласило: «не иметь никаких таинств перед правительством». В жизни такое правило было единственно реальным.

При таких условиях масонские ложи постепенно преобразовывались в своеобразные общественные клубы, где вся фантастика и символистика становилась лишь модным придатком.

В этих масонских клубах постепенно исчезли и те крайние черты символистики, которые отличали старое масонство. Новое масонство, более подходящее для широких кругов, в данном случае подчинялось и новым течениям, получавшим преобладание в Германии. Отсюда распространялась новая масонская система Шредера, отвергающая высшие степени, как отжившую «нелепость», и распространенная в России масоном Фесслером, одно время призванным читать лекции по еврейскому языку и философии в петербургской духовной академии[171]. Это вводило некоторое упрощение в сложный масонский ритуал, – упрощение, более подходящее к клубной обстановке. «Уложение» «Астреи» – получившего вскоре преобладание союза масонских лож – определенно уже говорит: «не иметь в предмете работ изыскания сверхъестественных таинств, не следовать правилам так называемых иллюминатов и мистиков, тоже алхимистов, убегать всех подобных несообразностей с естественным и положительным законом».

Старое масонство отличалось причудливою обрядностью со своеобразной терминологией, преисполненной таинственной символистики и аллегории. Заимствованные из Швеции, Англии, Германии и Франции масонские системы представляли собой сложную иерархическую организацию (низшие степени, шотландские братья, теоретические братья), которая обязывала младших братьев строгому послушанию просвещенным братьям высших степеней. Иногда масонский орден имел целых 32 степени. Посвящаемый связывался строгим обетом молчания. Истинные масонские цели знали лишь члены высших степеней – свободные каменщики. В жизни обычного масонства эта таинственность превращалась в смешную игру титулов… Против этого ненужного балласта и раздался протест среди возобновивших свою деятельность масонских лож не только в России, но и в Польше[172].

Под влиянием Фесслера известный и, по-видимому, искренний масон англичанин Элизен, доктор Обуховской больницы, открыто выступил против бессмыслицы высших степеней. Возникшие несогласия закончились учреждением новой великой масонской ложи имени богини правосудия – Астреи; отвергая иерархию, новый союз выставлял выборное начало и принцип равноправности членов[173].

В 1817 г. обе великие ложи на Востоке в С.-Петербурге («Астрея» и «Великая Провинциальная, или Директориальная, признававшая высшие степени»), заключили между собой братский конкордат, определивший их взаимные отношения. Большинство этих лож работало в Петербурге, были ложи в Москве и провинции: в Ревеле, Митаве, Кронштадте, Варшаве, Киеве, Симбирске, Тамбове, Ярославле и др. Некоторые из них работали на французском, польском языке, большинство на немецком и русском.