Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

Баржу давно следовало бы оставить где-нибудь, а еще лучше — затопить, но Курбатов выжидал. На палубе ее стояло два орудия, в небольших полукапонирах находилось по двадцать снарядов на каждое. Топить такое добро казалось ему непозволительной расточительностью. Тем более что князю хотелось во что бы то ни стало отсалютовать комиссарам, хозяйничавшим сейчас в обескровленном войной Киеве. Он мечтал об этом салюте, а потому воздаст хвалу себе и стольному граду даже в том случае, если его залпы станут для него самого надмогильными.

К Киеву они приближались уже после полуночи. Двигаясь посреди реки, эта небольшая белогвардейская эскадра как бы выпадала из привычного течения времени и событий. Карательные отряды «истребителей» и группы смершевцев давно потеряли след диверсантов, а тем, кто наблюдал их с берегов, вид военных кораблей навевал лишь воспоминания о недавней оккупации.

Большую часть времени река казалась совершенно пустынной и безжизненной, а три катерка, встретившиеся им за весь день пути, приветствовали их радостными гудками.

Теперь их отряд двигался в освещенной лунным сиянием синеве ночи, между усыпанной звездами рекой и отражавшими речную синь небесами, ориентируясь лишь по отдаленности берегов да Млечному Пути, словно варяги, забывшие, откуда они пришли и куда направляются.

Баржа не спеша проходила мимо островка с едва просматриваемыми очертаниями, и Курбатову вдруг захотелось подойти к нему вплотную, высадиться и остаток жизни прожить подобно Робинзону. Мимо проплывали строения какой-то деревушки, и князю казалось, что если он сейчас же не сойдет на берег, то уже никогда не сможет увидеть и постичь нечто такое, что способно предстать перед ним только на этих оголенных, размытых, изрезанных окопами кручах.

А Киев открывался ему, как и любому другому страннику, куполами храмов. Небо над ними вдруг просветлело, и на возвышенности тусклыми бликами засияли златоверхие колокольни, одновременно отражавшиеся в воде и в небесах. Это было странное видение: ночное небо вдруг словно бы расплавляется свечениями куполов, открывая путникам уточненные силуэты храмов. Кажется, еще мгновение, и река, весь город встрепенутся и оживут звоном колоколов.

Они уже миновали разрушенные мосты, оставили позади заводские пригороды Киева и лишь тогда увидели, что наперерез им мчится небольшой сторожевой катер.

— Спохватились наконец-то, — оживился Курбатов, которому уже явно поднадоело тягостное ожидание «окрика» с берега.

Двумя гудками фон Бергер тут же предупредил катер, что они принимают вызов. Но все же, когда на катере красных заметили, как шевельнулись стволы орудий, там, очевидно, решили, что на барже хотят пошутить.

— Эй, кто такие?! — приблизился сторожевичок к катеру, которым командовал фон Тирбах. На палубе «красного» катера было только два бойца: один стоял у носового пулемета, другой выглядывал из дверцы боевой рубки.

Но ответом командиру сторожевика стала щедрая очередь из крупнокалиберного пулемета и граната, которую швырнул Кульчицкий. А снаряд Курбатова врезался в основание рубки, осыпая осколками не только сторожевичок, но и корму «сто седьмого».

Подполковнику некогда было выяснять, что происходит на сторожевике, но и так было ясно, что судно парализовано. Особенно это стало очевидным, когда Власевич и в орудийной стрельбе оказался снайпером, вогнав свой снаряд в корму катера почти на уровне ватерлинии. Сторожевик сразу же загорелся, и возникла опасность, что он вот-вот взорвется. Из его рубки с трудом выбрался матрос, наверное, последний из экипажа, и буквально вывалился за борт.

— Что ж вы по своим-то, сволочи?! — душераздирающе прокричал он, едва удерживаясь на воде. Не о помощи просил в эти минуты, не о спасении молил… — Что ж вы по своим-то палите, мать вашу?! — вопрошал так, как можно вопрошать уже с того света, обращаясь исключительно к совести своих губителей.

— Добей его, — скомандовал князь Власевичу.

Катер красных полыхал и погружался в воду. Поручик Власевич прицельно расстреливал орущего раненого моряка, пытавшегося плыть в сторону недалекого берега. А тем временем небольшая эскадра диверсантов уходила все дальше и дальше от места схватки, и бой уже казался выигранным. Сумбурный, совершенно бездарный, непрофессиональный бой, о котором уже через полчаса стоило преспокойно забыть.

— Прибавь ходу! — приказал Курбатов, оставляя свое место у орудия и бросаясь к водительской рубке баржи. — Прибавь, иначе сейчас рванет!

И в это время он заметил, что на палубе «сто седьмого» появился Механик. Вот он бросается на Кульчицкого, короткая схватка — и оба оказываются в воде. При этом князь хорошо видел, как матрос обхватил поручика смертельными объятиями и потянул его с собой на дно. Понимая, что уже ничем не сможет помочь Кульчицкому, подполковник в ярости схватился за автомат, чтобы весь диск выпустить по тому месту, где расходились круги. Но едва задохнулся его ППШ, как сильный взрыв буквально приподнял подбитый катер красных над водой, расколов его, да так, что какие-то металлические части осыпались на корму баржи, а затем тоже исчез в днепровских водах, словно в библейских водах Иордана.

Прошло несколько минут, прежде чем оставшийся на «сто седьмом» поручик Тирбах сумел разобраться в его машине и остановить суденышко. Фон Бергер, как заправский рулевой, подвел баржу к его борту, однако переходить на бронекатер наотрез отказался.

— Здесь, на барже, еще много снарядов, — объяснил. — У меня свои счеты с этой проклятой Славянией. В плену я днем и ночью бредил, когда наконец снова смогу взять в руки оружие. Хотя бы пистолет. А тут два орудия и три десятка снарядов. Уйдите вперед и подождите меня. Это займет не более получаса.

Застопорив штурвал, чтобы баржа какое-то время оставалась посреди фарватера, капитан фон Бергер метнулся к орудию и заслал в него свой первый снаряд…

Шли минуты, а он все палил и палил. По какой-то деревушке на левом берегу, по причалу, по полузатопленному речному судну, нос которого топорщился над отмелью длинной косы, и просто палил в небеса, расстреливая ненавистную ему, проклятую страну Славянию и собственную ненависть…

Они вошли в русло какой-то речушки и целое утро пробивались между ее лесистыми берегами, все дальше уходя от Днепра, в глубь украинского Полесья. Бакенов и пристаней на этой речушке не было, никакие суда здесь, очевидно, никогда не ходили, поэтому появление военного катера в селах и хуторах, которые окутывал своим чахоточным дымом угасавший мотор «сто седьмого», воспринимали как странное знамение войны.

Фон Бергер предупредил Курбатова, что запасы горючего на исходе, а пытаться пополнить его здесь — бессмысленное занятие, и они продолжали медленным ходом углубляться в ивовые джунгли извилистой речушки с безразличием странников, для которых это суденышко всего лишь временное пристанище. Пока оно двигалось, оно приближало их к польской границе — и в этом заключался весь смысл движения. К тому же в кубриках катера было куда уютнее, чем под открытым небом.