Сила - Наоми Алдерман

Небо, что прежде казалось синим и ясным, затягивается тучами, сереет, чернеет. Надвигается гроза. Давно ее ждем – пыль спеклась, земля жаждет вдоволь напиться темной воды. Ибо Земля наполнилась злодеяниями, и всякая плоть извратила путь свой на земле[20]. На севере, и на юге, и на востоке, и на западе уголочки неба набухают водой.

На юге Джоселин Клири поднимает брезентовый верх джипа, сворачивает на укромный гравийный съезд – вроде он обещает что-то интересное. А на севере Олатунде Эдо и Роксанна Монк просыпаются под барабанную дробь дождя по железной крыше своего убежища. А на западе Матерь Ева, в прошлом Алли, глядит в окно на предвестья грозы и спрашивает себя: пора? И сама себе отвечает: ну а то.

На севере зверства – источники слухов множатся, отрицать уже нельзя. Свирепствуют Татьянины войска, обезумевшие от силы и остервеневшие от проволо́чек, от нескончаемого потока приказов, в которых им твердят: “Любой мужчина может предать, любой может сотрудничать с Севером”. Или просто Татьяне было недосуг их приструнить? Может, она давным-давно не в ладах с рассудком, что бы ни делала с нею Матерь Ева.

Рокси пропала. Войска ускользают из-под власти Татьяны. Если кто-нибудь не встанет у руля, в считаные недели мы получим военный путч. А затем Северная Молдова пойдет в атаку, займет страну и заграбастает все химическое оружие южных городов.

Алли сидит в тиши кабинета, глядит на грозу и подсчитывает издержки.

Голос говорит: Я же всю дорогу талдычу: тебе уготованы великие дела.

Алли отвечает: Да, знаю.

Голос говорит: Тебя почитают не только здесь, но повсюду. Если приберешь к рукам страну, женщины придут сюда со всего мира.

Алли отвечает: Я же сказала – знаю.

Голос говорит: Ну и чего ты ждешь?

Алли отвечает: Мир хочет вернуться к прежним формам. Мы столько сделали, но этого недостаточно. По-прежнему есть мужчины с деньгами и властью, и они могут подчинить мир своей воле. Даже если мы одолеем Север. Какую кашу мы тут завариваем?

Голос говорит: Ты хочешь весь мир поставить с ног на голову.

Алли отвечает: Да.

Голос говорит: Я догоняю, но как тебе объяснить еще внятнее? Не беги поперед паровоза. Придется начинать заново. Нам придется все начинать заново.

В сердце своем Алли вопрошает: Великий потоп?

Голос отвечает: Ну, тоже метод. Но есть варианты. Поищи. Подумай. Когда сделаешь, что до́лжно.

Час поздний. Татьяна сидит за столом, строчит. Надо подписать приказы генералам. Грядет катастрофа – Татьяна собирается напасть на Север.

Матерь Ева подходит, встает позади Татьяны, кладет ласковую руку ей на загривок. Они часто так делают. Татьяну Москалеву этот жест успокаивает, хотя она не вполне понимает, отчего так.

Татьяна говорит:

– Я же правильно поступаю?

Алли отвечает:

– Бог с тобою во все дни до скончания века[21].

В комнате скрытые камеры. Очередной сувенир Татьяниной паранойи.

Бьют часы. Час, два, три – теперь пора за дело[22].

Алли тянется особым своим мастерским чутьем, успокаивает нервы у Татьяны в шее, в плечах, в черепе. Веки у Татьяны смыкаются. Она клюет носом.

А рука ее, словно вовсе ей не принадлежит, словно Татьяна отвлеклась на миг и не замечает, что это рука такое делает, – рука ползет по столу, к кипе бумаг, где лежит острый нож для писем.

Алли чувствует, как сопротивляются Татьянины мускулы и нервы, но они к Алли уже привыкли, а она привыкла к ним. Унять здесь, усилить там. Было бы сложнее, если б Татьяна столько не пила и не глотала зелье, которое состряпала ей Алли, – ну, Рокси для Алли состряпала у себя в лаборатории. Сейчас тоже непросто. Но возможно. Алли мысленно переносится в Татьянину руку с ножом для писем.

Внезапно комнату наполняет запах. Как будто гнилые фрукты. Но скрытые камеры запаха не почуют.

Резким ударом, которого Матери Еве не предотвратить – как она могла даже заподозрить такое? – Татьяна Москалева, обезумев от потери власти, острым ножичком рассекает себе горло.

Матерь Ева отпрыгивает, кричит, зовет на помощь.

Татьяна Москалева заливает кровью бумаги на столе, и правая рука еще подергивается, как живая.

– Меня из конторы прислали, – сообщает медвежеватая Ирина. – Там на задах солдатка на дорожке.

Твою мать.

Они смотрят на экран камеры видеонаблюдения. От шоссе до фабрики – восемь миль по проселку, съезд скрыт изгородями и лесом. Чтоб найти, нужно знать, что ищешь. И однако извольте, солдатка – всего одна, большого отряда не видать – подобралась к периметру. До самой фабрики оттуда еще миля, так что фабрику ей даже не видно. Но она пришла, идет вдоль ограждения, фоткает на телефон.

Женщины смотрят на Даррелла.

И все думают: как поступила бы Рокси? У них это прямо на лбу написано, все равно что маркером.

Пасма пульсирует и егозит. Даррелл все-таки тренировался. У него в груди кусок Рокси, и этот кусок точно знает, как поступить. Даррелл силен. Величайший из великих. Нельзя показывать девкам, на что он способен, – Берни высказался весьма недвусмысленно, шилу положено таиться в мешке. Пока Даррелла не предъявят самым щедрым потенциальным покупателям в Лондоне – вот, мол, что мы умеем, – тайна должна оставаться тайной.

Пасма шепчет ему: Всего одна солдатка. Иди, припугни ее.

Сила знает, как поступить. В ней есть логика.

Даррелл командует:

– Следите за мной. Я пошел.

Шагая по длинной гравийной дорожке, открывая ворота, он беседует с пасмой.

Говорит: “Ты уж меня не подведи. Я большие деньги за тебя отдал. Мы с тобой можем успешно сотрудничать”.

Пасма – прирученная, притулившаяся к ключице Даррелла, как некогда у Рокси в груди, гудит и шкворчит. Это приятно – Даррелл подозревал, но раньше не имел шанса удостовериться. Смахивает на опьянение – блаженное, придающее сил. Бывает, знаете, когда ты пьян, кажется, будто с кем угодно расправишься одной левой, а тут так оно и есть.

Пасма ему отвечает.

Говорит: Я готова.

Говорит: Вперед, сынок.

Говорит: Все тебе дам, что захочешь.

Силе все равно, кто ее использует. Пасма не бунтует против Даррелла, не знает, что не он – ее законная хозяйка. Пасма лишь говорит: Да. Да, я могу. Да. У тебя все получится.