Большой шеф Красной капеллы - Валентин Томин

Если этой телеграммы вообще бы не было, если все же начались бы те или иные провалы, потому что гестапо к этому времени очень близко вышло на подпольную группу, произошло бы то же, что произошло, скажем, в Париже. Когда им удалось кого-то арестовать, то для других это являлось сигналом, что начался провал. Товарищи наши и некоторые противники, которые оправдывают поведение Центра, исходят из того, что положение было исключительно тяжелое, решающим было во что бы то ни стало, идя на самые крайние меры, на большой риск, восстановить связь любыми путями. В частности, послать Кента, чтобы он немедля все урегулировал и получил необходимые материалы. Морально все это можно понять. Но с точки зрения техники это было не самое лучшее решение вопроса, потому что если бы вместо данной депеши направить либо парашютиста, который спустился бы не в Германии, где была очень трудная обстановка. Можно было бы такого парашютиста отправить в Бельгию, где имелось больше шансов, что он не попадется. Он должен бы был иметь функции курьера. Можно было, наконец, установить связь с помощью подлодки из Лондона. Такая связь существовала с выходом на Францию. Не надо забывать и другое — в конце 41-го г. у меня была уже налажена надежная связь через ЦК партии Франции, через Дюкло. Через эту связь ни одна депеша не была раскрыта гестапо. Об этой связи знали только Гроссфогель и я. Гроссфогель их шифровал, а немцы были уверены, что мы отдавали их незашифрованными. Так мы утверждали после ареста. Так что можно было найти и другие пути. Суть дела заключается в том, что слишком много в один раз указано адресов — адреса трех товарищей, руководящих подпольем в Берлине. То, что является элементарным в разведке, — связь была нарушена с точки зрения конспирации. Мы знаем, чтобы пробраться в подполье к работнику, который руководит работой, к нему проходишь через два-три звена связи. Если к резиденту — проходишь через связных. Я никогда бы не доверил одному работнику четыре адреса, четырех работников, которые в своих руках держали всю сеть.

Либертас. С ней обстоит дело так. Во-первых, не следует забывать, что уже через несколько часов после ареста Харро Хайльман проинформировал ее о происшедшем. Она делала все, чтобы оповестить товарищей о провале. Она сделала все, чтобы убрать следы к другим. То, что товарищи к ней не прислушались, не ее вина. Это тоже служит доказательством того, что зная, чем является гестапо, она продолжала работать, она знала, что ее работа может привести к провалу.

Либертас была арестована в то время, когда, по моим подсчетам, было уже арестовано не меньше шестидесяти человек. Нам теперь известно, Шульце-Бойзен, Харнак и Кукхоф делали все, чтобы перенести всю ответственность на себя. Делали то, что делал Зорге, то же делал и я., Например, у меня было указание для Гроссфогеля — он должен был говорить, что все делал Жильбер, я знаю только частицу всего, больше ничего. Руководители Красной капеллы делали все, чтобы уменьшить роль в организации арестованных товарищей. Правильно делали.

Правильно, что Либертас была морально подавлена. Страх смерти ее деморализовал, она начала искать пути к спасению. Поэтому говорила о том, другом или о третьем, но решающим, что бы она ни говорила и как бы себя ни вела, заключалось в том, что ее показания не могли дополнить существенно материалы следствия, не могли обвинить людей, которые и без ее показаний были арестованы и против них у гестапо были уже материалы. Скажем конкретно. Нет доказательств тому, что ее обвинения были решающими в судьбе других арестованных. Я уже говорил, это вопрос субъективный. Это не уменьшает значения того, что были люди, которые себя вели иначе, героически. Либертас этого не делала. Но, с другой стороны, нельзя говорить, что из-за Либертас провалилась группа или часть людей. Между прочим, могу сказать из того, что я знаю, она не раз говорила Шульце-Бойзену, боялась, что может наступить такая минута ареста и она не выдержит. Харро не предавал этому большого значения. Таким образом, резидента нельзя обвинить за поведение других. Такие случаи мы имели. В Бельгии ко мне пришел Драйи и сказал:

— Слушай, когда я буду арестован, я могу не выдержать.

Я его поблагодарил за то, что он пришел и сказал мне это. Я хотел, чтобы он уехал в Швейцарию. Он мог бы уехать и себя спасти, семью спасти. На всякий случай я устранил его от каких-то дел. Прошло еще несколько месяцев, и он уже не знал ничего нового об организации и ее работе. Семья его осталась в живых, все это они знают, они питают ко мне исключительное чувство благодарности. Они только позже поняли, что я был прав. А он думал, что гестапо семью не арестует, что до этого не дойдет, что будут искать только его. Когда же это произошло, он сам явился в гестапо, чтобы спасти семью. Но гестапо — это гестапо. Задерживая семью, задержало и его. А что потом оказалось? Он себя прекрасно держал. Он не был приговорен к смертной казни. Было признано, что он был только коммерсантом, как утверждали мы с Гроссфогелем. И по сей день гестаповцы так говорят. Его отправили в лагерь. Там он погиб от голода. А на самой деле он знал многое, руководил точкой, кроме того, вел все денежные дела, знал, куда уходили деньги. Знал все связи. Поэтому он тогда мне и сказал, что боится не выдержать допросов. Бывают и такие вещи. Он думал, что не выдержит, а потом оказалось, что держал он себя очень стойко. Я думаю, что ему придало силы то, что, будучи уже арестованным, он знал — если бы выполнил то, что я ему указывал, то дело не дошло бы до его ареста.

Что касается Либертас, то она была очень активной в делах капеллы. Если бы Шульце-Бойзен имел то, что мы имели — побольше опыта, конспирации, — он бы понял, что он со своей женой поступил бы так, как, предположим, Кент со своей Маргарет. К Кенту можно иметь разные претензии, но Барча ничего не знала о его работе. Харро не додумывал до конца — что произойдет, если произойдет провал. Поэтому не думаю, что надо особенно ее клеймить. По моему мнению, надо клеймить людей, которые были сознательными предателями. Из всего Красного оркестра сознательным предателем я, например, считаю только одного Ефремова. А Райхман? Райхман не предатель. Это дерьмо. Человек, который в последнюю минуту хотел себя спасать. Его поведение в известной мере было результатом того, что делалось в то время в брюссельской группе. Если бы с его шефом ничего не произошло, то и Райхман держался бы по-другому. Кроме того, здесь есть еще одно обстоятельство. Не надо забывать, что Райхмана я никогда не считал нашим разведчиком. Считал его человеком, которым мы пользовались. Поэтому я держал его постоянно на определенной дистанции, не допускал его к крупным делам. Здесь я говорю о разведчиках. Предателем, сознательным предателем был Ефремов, который с начала ареста до конца вел себя подло. В нем не было и проблеска попытки, чтобы кого-то спасти, потому так и получилось, что в результате его показаний была уничтожена вся брюссельская группа Ефремова. И не только она, он же получил еще людей от Кента. Я позже могу перечислить тех, кто в результате предательства Ефремова был арестован. У меня есть эти сведения.

Что касается Кента, могу сказать одно: Кент не бросался показаниями, чтобы людей проваливать. Он не защищал людей. Это уже плохо. Это уже страшно. Не защищал или раскрывал некоторых не сознательно. У Ефремова было дело по-другому. А в берлинской группе, насколько я знаю ее историю, сознательного предателя такого не было.