Дни чудес - Кит Стюарт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Где она? – спросил я.
Остановившись, он взглянул на меня:
– Внизу. Простите меня. Я понятия не имел, я…
– Пойдем! – Я зашагал впереди него, ускоряя шаг.
– Она здесь, – сказал Кэллум.
Я распахнул дверь в кабинет Венкмана.
– Папа…
Ханна.
Она сидела в пластмассовом кресле у письменного стола, страшно бледная. Смертельно бледная. На ней была незнакомая мне черная толстовка большого размера с капюшоном. Наверное, Кэллума. Концы рукавов зажаты в кулачках. Она не осмеливалась смотреть на меня, все ее существо было пронизано чувством вины. Почему-то в тот момент замешательства и надвигающегося ужаса я понимал, что дело не в нашей ссоре и не в ее побеге. Она чувствовала вину за то, что ждало впереди.
Я слышал, как у меня в ушах стучит пульс.
– Мистер Роуз… – начал Венкман и, поднявшись, похлопал меня по плечу; я попытался сконцентрироваться на нем. – Вам лучше сесть.
Я сел. В больнице страх делает вас покладистым. Кэллум, робко стоявший в углу кабинета, выскользнул за дверь, неслышно прикрыв ее за собой. Я стал думать о том, какая драма будет сейчас разворачиваться в этой комнатушке. Какое жестокое действо предстоит?
– Итак, у Ханны большие проблемы с сердцем, – начал Венкман. – Произошло значительное ухудшение. Это случилось быстро, и поэтому, боюсь, ситуация может только усугубиться.
Я зачем-то обратил внимание на красное пятно на его рубашке, как раз слева от узкого синего галстука. Без сомнения, кетчуп после торопливого завтрака. Может быть, булочка с беконом из больничного кафе. Когда мы приходили сюда, я часто угощал Ханну такими булочками.
– Нам предстоит направить ее в один из крупнейших кардиоцентров Великобритании, вероятно в «Грейт-Ормонд-стрит», и я уверен, они поддержат меня в том, что должно произойти затем.
– Что же это? – спросил я.
– Ханну необходимо внести в список ожидания на пересадку сердца.
Я уставился на него, медленно кивая. Потом взглянул на Ханну, оценивая ее реакцию, но она, сгорбившись, смотрела себе под ноги. Девочка у кабинета директора.
– В качестве профилактической меры? – спросил я.
Он покачал головой:
– Ей нужна пересадка, Том.
– Когда… когда это произойдет?
– Не могу сказать. Ей необходимо пройти некоторые обследования, и она несколько дней пробудет в «Грейт-Ормонд-стрит». У них этим занимается целая команда: хирурги, медсестры со специализацией, психологи… Затем, конечно, нам придется ждать донорский орган. Это может занять несколько месяцев, а может… значительно дольше. Шансы на успех операции очень велики. Она очень быстро встанет на ноги, и вам опять не придется скучать. – По лицу врача промелькнула тень улыбки. – Ханна, – ласково сказал он, – у тебя есть вопросы?
Она ничего не ответила, даже не подняла глаз, только покачала головой. Я взял ее за руку: рука была холодной. Ханна выглядела моложе, казалась совсем крошечной, слишком маленькой, чтобы справиться с происходящим. Я пребывал в каком-то неясном состоянии, словно меня там не было. Никак не мог выстроить мысли в какой-то вразумительный ответ. Очевидно, Венкман решил, что в отсутствие отклика ему следует спокойно продолжать сообщать информацию.
– В больнице «Грейт-Ормонд-стрит» превосходная команда кардиологов, – говорил он. – В течение всего процесса они будут неустанно заботиться о Ханне. Знаю, это очень страшно, я это знаю. Но все мы…
– Что, если я не?… – спросила Ханна.
Венкман умолк и посмотрел на нее. Его лоб блестел от пота.
– Прошу прощения? – переспросил он.
– Что, если я откажусь от пересадки?
Ее голос был почти не слышен, как сигнал SOS с корабля, потерпевшего крушение за многие мили от берега. Казалось, Венкман несколько мгновений обдумывал ее слова, потом медленно наклонился к моей дочери:
– Ханна, послушай меня, теперь у нас нет выбора.
Огорошенные, мы молча брели к парковке. Обычная жизнь вдруг показалась нам вопиюще и отталкивающе нереальной: дети, бегающие по больничной приемной; курящие за дверью пациенты; люди, жалующиеся на плохое автобусное сообщение с городом. Я шел, обнимая Ханну за плечи, сзади плелся Кэллум. У меня не было сил, чтобы подбодрить его. Я лишь сказал ему, что подвезу до города. Когда мы подъехали к его дому, он на секунду задержался в машине, наверное желая что-то сказать.
– Мне жаль, – выдавил он из себя.
Она никак не ответила, я тоже. Я лишь держался за руль и смотрел вперед, словно по-прежнему вел автомобиль. Я слышал, как он выбрался из машины и закрыл дверь. Потом он ушел, и мы остались одни. Я пытался придумать какие-то ободряющие слова – шутку, анекдот, что угодно, чтобы как-то разрядить обстановку. Это то, что мне всегда удавалось в любое время, по любому поводу. Но я не сказал ничего. Ничего. Вместо этого я завел машину и уехал. Нас преследовала оглушающая тишина.
Дома Ханна пробубнила, что хочет спать. Пока я доставал из багажника ее рюкзак, она сразу пошла наверх. Я стоял в прихожей, не зная, оставить ее в покое или пойти за ней, обнять и приободрить, постараться уверить ее и себя в том, что все получится. Но в глубине души я боялся, что не смогу сказать эти слова. Потому что я не верил в них. Я чувствовал себя бесполезным и напуганным.
Я подумал, что могу приготовить горячий шоколад. Приготовить и отнести к ней наверх, а если она спит, оставить у постели. Но когда я пришел на кухню и достал из шкафа банку, оказалось, что она пуста. Несколько мгновений я тупо смотрел на нее, а потом вдруг швырнул о стену так, что она разлетелась на мелкие осколки, обдав меня облачком коричневой пыли. Я стоял и смотрел на эту грязь, и, к моему великому неудовольствию, в гостиной зазвонил телефон. Я проигнорировал звонок, и врубился автоответчик.
– «Добрый день, это дом Тома и Ханны Роуз. Нас временно нет на месте. Пожалуйста, оставьте краткое сообщение…»
– Том, Том, ты дома?
Это был голос Теда, и я сразу догадался, где он и почему звонит. Я механически пошел через дом к телефонной трубке.
– Тед, – сказал я.
– А-а, вот ты где! Звонил советник Дженкинс. Он сказал, ты не пришел на совещание.
– Тед…
– Что случилось, ради бога? Боюсь, на этот раз все сорвалось.
– Тед, это Ханна. Ханна.
– О нет. Что такое?
– Это Ханна.
Я нажал на кнопку отбоя на трубке и дал ей упасть на пол. В каком-то ужасном оцепенении я вернулся на кухню и тяжело опустился на столешницу. На двери холодильника, прижатая магнитом в форме крошечной грозди бананов, висела наша с Ханной фотография. Мы радостно улыбаемся. Джей снял нас своим «поляроидом» в день первой репетиции фарса 1970-х годов. На ней шапочка с помпоном в розовую и голубую полоску. Я купил ее для Ханны ради смеха, но шапочка понравилась дочери, которая носила ее не снимая, хотя становилось теплее. Сейчас шапочка лежала в кармане ее рюкзака на кухонном столе. Я подошел, вынул шапку и посмотрел на нее. Ее приятно было держать в руках.