Чисто семейное убийство - Елена Юрская

— У меня к тебе дело. Пока в неофициальном порядке.

Голос Тошкина снова дрогнул. Катя категорически не хотела меняться и вызывала у Димы странную реакцию — почти материнский инстинкт.

— Ну, выкладывай.

Катя красиво заложила ногу за ногу и презрительно сощурила глаза.

— Посмотри — вот числа, вот время. Припомни, что в эти дни делал твой муж, был ли дома, ходили в гости, кто-то был у вас? Не торопись.

— Я за ним не слежу. У нас совсем другие отношения, — заявила Катя. — Высокие.

Дима улыбнулся и тут же забрал свою улыбку назад. Она не шутила. Отношения действительно были высокими.

— А если я его арестую? Кстати, ты носишь чулки? И сама где ты была в эти дни? И что хотела от тебя наша общая бабушка?

— Не тарахти, — одернула его Катя. — Голова болит. Дима, ментовка тебя испортила.

— Я не мент. В полном смысле этого слова. Ясно? Так что там у нас получается?

— Бабушка проверяла наши жилищные условия, — тихо сказала Катя и опустила глаза.

У Тошкина сжалось сердце. Несмотря на то, что она была чуть груба, врать Катя так и не научилась.

— И как?

— Отвратительно. В плане шансов. У нас — никаких. А у вас?

— А у нас она не могла найти фотографию Федора! — выдал Дима. — Чуть не забыл — ты-то получила письмо родственника?

— Понятно, — вздохнула Катя и потянулась к сигарете. — Рылись в моих вещах! Неофициальный обыск? Так это ты бабку заслал? Надо же — разведчица. Да, эта фотография была моя, да, она пропала. Да, я получила письмо с жалкой копией этого снимка. Что дальше?

— Лучше спроси — что позади?

Дима почти успокоился, а Катя, наоборот, нервничала, все больше боялась и плохо, непризывно пахла. Супружеская измена даже в самом платоническом смысле этого слова была отложена до лучших времен. Надя могла спать спокойно — часов до трех.

— И что? Где позади? Что ты имеешь в виду?

— А ведь для тебя Вова пошел на все, — угрюмо сказал Тошкин, кляня себя, белые брюки и естественные весенние призывы. Тоже мне герой-любовник. Пришел — увидел — нашкодил.

— Нет. — Катя повертела головой. — Нет. Этого не может быть. Я не верю.

Вот так бывает в жизни. Идешь любить, а получаешь средство для оживления памяти. Тошкин сосредоточился и проследил за Катиными руками. Ясное дело, он спросил о своем, она подумала о своем. Но зачем так нервно ломать сигареты?

— Нет, пошел, — упрямо настаивал на своем Тошкин, потому что не знал, насколько можно расширить площадку для удара.

— Это враки. Да, он был там. Он был у квартиры. Мне… рассказывали. Я сама его видела! На лавочке. Но он ничего такого не сделал. Я не собиралась его покидать, мне все-все было ясно. Ему незачем, просто незачем. Я сама все поняла, правда, слишком поздно. Но сделанного не воротишь. Дима, не надо…

Тошкин устало выдохнул. Он совсем ничего не понимал, но знал, что птичку спугнуть нельзя. А вот как дожать? А главное — до чего?!

Все мужья собираются на измену одинаково. Они прописывают на лице дурацкую улыбку, натягивают лучшие, по их мнению, шаровары, обливаются одеколоном и на прощанье нежно, как в последний раз, целуют своих жен. Мой Дима пошел по этому пути в самые дебри: «Ты меня любишь?» Вот что значит отсутствие опыта. Он бы еще табличку на грудь привесил: адрес измены такой-то. И главное, никаких изысков. Общий, местами затасканный сценарий, который в детстве использовался для бегства от материнского ока, а теперь немного модифицированный — для перелета в чужое гнездо. А романтика где? И дрожь в коленях? Дима зажрался. Если ему скучно со мной, то весело ему может быть только среди женщин племени амазонок. Неужели опять развод? Мужья-недельки легким движением руки превращаются, превращаются, превращаются наконец в мужей «две недельки». Окинув грустным мысленным взором пространство, заполненное мужчинами, я поняла, что почва для героизма еще есть, но на чужих континентах она как-то черноземнее. А впрочем… Да, мне не семнадцать лет. И зеркало в модном пять лет назад итальянском трюмо не уставало подтверждать сей прискорбный факт. Да, глаза уже обременены морщинками, губы — едва заметным притяжением вниз, брови не выщипаны, ногти не накрашены, носить нечего. Бедность это, а не возраст. Вот что. Я грациозно пробежалась по спальне, чтобы почувствовать наполненность собственного тела. Прыжок в длину обнаружил два лишних килограмма, попытка сесть на шпагат была приостановлена из-за жалости к соседям снизу. Что еще? А ничего. Мне не семнадцать лет. Без ложной скромности — в два раза больше, но тот, кто скажет мне об этом, глядя прямо в глаза, и дня не проживет. Я — гордость, ум, честь и совесть нашего провинциального города. Я — на третьем месте после милицейско-бандитской группировки Ахмета и балетной труппы, что недавно довела до слез Америку. Я — звезда, в конце концов. И не потерплю этих жутких белых штанишек, которые мой муж нацепил для того, чтобы достойно провести допрос. Может, написать на него анонимку? В лучших традициях моих советских подруг? Как же я опустилась, если довела супруга до открытой попытки измены? Я, никогда не простившая мужчине даже чиха в сторону чужой женщины, спокойно отпустила дорогого Тошкина в свободное плавание по хищницам города. Завтра во всех газетах, во всех рубриках «Светская хроника» будет информация о моем моральном падении. Ну а что другое там может быть написано, если куратор СМИ спит с женой куратора службы безопасности, а сам депутат Сливятин весьма недвусмысленно запретил рассказывать в прессе о количестве комнат для прислуги в загородных дачах наших законников? Только я! Только одна сплошная я — царица, халява и дура набитая. Неужели опять развод?

— Надя, возьми трубку, потому что из нее мне сильно молчат! — Возмущенный Яша заглянул в спальню и счел за лучшее удалиться. Он никогда не мешал мне думать по системе йогов.

Я встала с пола и подошла к телефону, который приторно, издевательски молчал. Сегодня все было против меня, даже ехидная Аглаида Карповна, с которой мы вроде бы нашли общий язык, тихо посмеивалась в своем кабинете. Так, мало того, что полковнику никто не пишет, ему еще и не звонят. Раньше для выходов из кризиса у меня было одиночество, небывалый трудовой подъем и возможность испортить кому-то жизнь. Сейчас нас было слишком много для того, чтобы я взяла веник и начала генеральную уборку по типу великой культурной революции в Китае.

— Да! — звонко выкрикнула я, когда телефон назло всем обитателям моей квартиры снова зазвонил. — Да! Я слушаю.

— Надя. — Голос мамы был строг и сух. — Мне сказали, что ты учинила незаконную расправу с учительницей. Где твое чувство корпоративной солидарности? На нее что, не действовали обычные методы внушения?

— Это не я. Это кто-то другой, кто-то посторонний.

— Ну и хорошо, — ласково согласилась мама.

Совсем недавно, буквально пятнадцать лет назад, она проводила со мной тренировки по выдаче набора правды, какой бы страшной она ни была. Умолчание также причислялось к жутким ликам лжи. Что угодно — только не вранье. Теперь жить стало значительно легче: нужно всего лишь удержаться от немотивированного убийства, и ты уже прослывешь порядочным человеком. Хорошим гражданином. Потому что мотивированное убийство, как выяснилось, может стать единственным оплотом справедливости в одной отдельно взятой стране. Чтобы философия не взорвала мою скучную голову, я принялась совершенствовать свое тело: качать пресс, приседать, подпрыгивать и наклоняться. Первыми сдались позвоночные диски, они стали подозрительно хрустеть и заваливаться набок, потом треснула и замерла в положении налево шея, в довершение всего я подвернула ногу и тихо выругалась.