Поленька - Анатолий Никифорович Санжаровский

Он весело пожмурился своим мыслям.

— Ты чего блестишь, как намасленный блинец? — спросила мама.

— Это, — Митрофан мрачно раздул ноздри над кашей, — он готовится урадовать Вас первой двойкой.

— А вот и нет! А вот и нет! — Антон крутнулся к окну, шатнул к боку тюлевую занавеску и разлил щёку по стеклу, лупясь в темноту. Растерянность на его лице вытянулась в недоумение.

— Ты что потерял? — шутливо спросила мама.

— Месяц потерял… Вчера ещё был…

— Чего, чего? — Митрофан ядовито надставил лодочку ладони к уху. — Вчера над двором стояла чаша с молоком, а сегодня нету? Молочко выпили, а чашечку кокнули!

— А куда, ма, делся старый месяц? — огорченно спросил Антон. — Вчера он был очень пухлый, толстый, жёлтый. Он что, заболел? А без месяца так темно… Кругом звёздушки, звёздушки, звёздушки… Рассыпался горох у наших у ворот, ни лопатой не сгрести, ни метлой не смести… Звёздушки низкие, прямо пальчиками трогай…

— Чего ж мнёшься у окна? Иди и трогай! — серьёзно подсоветовал Глеб.

— Ручки коротковаты! — прыснул Митрофан в ложку.

Поля осуждающе посмотрела на Митрофана, и он конец смеха проглотил, отчего и покраснел.

Антон напомнил про своё:

— Так куда, ма, старый делся месяц вчерашний?

— Старый месяц на звёзды всегда крошат, — ответила Поля тихо, как-то таинственно-властно.

Все безразговорочно поверили.

— А кто крошит? — шепнул Глеб.

Кто крошит, Поля не знала, а только крошит. Она считала, раз родился человек, на небе загорается его крошка месяца — звезда. На небе у каждого сияет-живёт своя звезда, потому как сколько на земле людей, столько на небе и звёзд. Голубое поле часто серебром усыпано… Ещё про звёзды старые люди сказали: поверх деревьев свечи теплятся. И теплятся до поры, покуда жив человек. Звезда падает, по примете, к ветру. Это для посторонних. Но в одно время умирает человек и падает его звезда. Говорят, человек видит, как падает именно его звезда, а сказать про это он уже никому не может: увидев падение своей звезды, он с лёгким вздохом перед покоем в облегченности навсегда закрывает глаза… Говорят, видит умирающий падающую свою звезду даже днём. Вот почему умирающие уходят от нас со взглядом на окно…

Придавила жуткая, томительная тишина. Все как-то внутренне ужались, прилипли тягостными глазами к небу, к этой синей шапке в серебряных заплатках. Уже стемнело. Сидели без огня. Было видно в окно, как по небу, суля на завтра ветер, как бы бежали звёзды, эти ночные светляки; одновременно казалось, синие потолочины накрепко приколочены золотыми гвоздями; светящиеся их шляпки мирно, святочно посвечивали на одном и том же месте, вовсе не летели эти белые светляки по синему пологу…

Страх круглил, напрягал ребячьи глаза. Сдавливая в себе панику, Митрофан хорохористо вшепнул Антону в ухо:

— Не пялься в окно — никогда не отдашь чалки! Включи мозги… Намотай кой на что… А то ты слишком горячий любитель камушки считать…[90]

— Больше не буду, — торопливо покаялся Антон.

А Глебке почему-то примлилось, что Маня умерла лицом к окну. Покойников он боялся и ему ли выследить, поймать такую тонкость? Но сейчас казалось, всё было именно так, лицом к окну. И разве на звезду на свою она смотрела? Не могла она видеть свою звезду: раскрытое окно прохладно, таинственно, прочнозелено завешивала яблоня. Тогда только завязалось лето. Нет, то было немного рпньше, в конце весны. На яблоне едва свертелись белёсые мохнатые зелепушки.

Было воскресенье. Мама и Митрофан собирали чай. Как велось, на выходной припасались в бригаде лучшие делянки, люди раньше обычного, ещё потемну выскакивали на плантацию. Работали в воскресенье до обеда. А тут обед уже пробежал, а мамы и Мити нет да нет.

Голод ломил, гнул в крюк.

Маня с Антоном ныли напару. Антон бродил по комнате, не забывал ронять редкие слёзы. Глеб отстранённо слушал их и думал, что ж такое дать им хоть на полизушки.

Распаренная зноем яблоня устало жалась к бараку, к его тени. Оперлась ветвями на стену. Отдыхала. Нижние ветви разморенно возлежали, отдыхали даже и на подоконнике.

На правах старшего Глеб взобрался на лавку, отщипнул зелёный катышек. Попробовал и сморщился. Слёзы без спросу покатились по щекам.

Не было еды и это не еда.

А что если… Невесть почему он побрызгал из своего петушка на яблоко. Горечи в нём убавилось вроде. Захлёбисто сжевал одно, другое… Невыносимо видеть голодному, как едят, да тебе не подносят.

— Жрун! Жрун! Жрун! — взбунтовался Антон. — Всё сам да сам! А нам?

— Вам может не подойти… Малешки ещё. Вот проверю на себе… Если хужей не станет…

— Жадобистый ты! Жаднюга!

— Я? Да слопайте хотько всю дереву! — махнул Глеб на ветки, что свисали к подоконнику. — Всю! С корнями! С листьями! С червяками! С паутинищей!

Однако и в ярости он не упустил оросить яблоко из петушка, отдал Антону. Антон съел, жмурясь, лишь половинку, другую чинным кавалериком поднёс сидевшей на койке Мане.

У Мани не было зубов. Она пососала, пососала огрызок и выплюнула.

«Не могла она от яблока от моего помереть? Не ела… А от росы на яблоке? Да мы с Антохой ели с моей росой и совсемушки досе живые!» — спасительно, рассвобождённо подумалось Глебке. Полегоньку страх стал вынимать из него свои коготочки.

Так куда же смотрит человек в последний миг свой? На свою звезду?

Поля обмерла, будто впервые слышала это, хотя и слышала от самой себя. Раньше она как-то не придавала этой примете значения. А тут наплыли со всех сторон, в печальных подробностях сгрудились лица усопших на её глазах. К ужасу, самой себе подтвердила, что умирали они лицом к свету. Маня так вот отошла, и до Мани так угасали дети её. И дед Арсений, и дед Павел, и дед Андрей тоже так прибрались ещё перед второй германской войной…

— Ма, а там, — Антон показал в окно на небо, — нету теперь папкиной звёздушки?..

— Може, нема, а може, и е… Може, там и сшибка какая похоронку накрыла… Скилько було ошибок… Живые ж люди пишут, долго ле сшибиться? Война замирилась щэ колы… В мае! А вжэ сентябрюха… А чужи батьки с хронта идуть, идуть, идуть. Чужи хлопцы бегают на дорогу встревать с хронта своих батькив. Клыки вон Юрка с Витькой привели своего домой. Катька Семисынова привела Аниса… А вы… какие-то без разницы к батьке к своему. Никто и разу не сходил на дорогу совстретить… Уроде как и рады, что повестка була. А что повестка? Оно пошли бы на