Наследство разоренных - Киран Десаи

Он глотнул виски. Временное онемение пищевода перешло в приятное тепло, разлившееся по телу.

— Что с тобой? — И он принялся загибать пальцы.

— Во-первых, ты деревенщина неотесанная!

Пауза.

— Во-вторых, ты врунья!

Пауза.

— В-третьих, играешь в дурацкие женские игры!

Пауза.

— В-четвертых, хочешь меня разозлить?

Долгая, очень долгая пауза.

И после паузы как ядовитый плевок:

— В-пятых, или же ты безмерная дура?

Она молчит, он молчит. Ждет.

— Что из перечисленного? Я жду ответа.

Молчание.

— Что? Ты полная дура?

Нет ответа.

— Все перечисленное?

Несмотря на растущий страх, из нее просочился ответ. Она бросила ему вызов, как и в ту ночь с пуховкой из пудреницы. Оба не поверили ушам своим, когда губы ее разжались и оба услышали:

— Сам ты безмерный дурак.

Давно уже его подмывало ее ударить. Он выплеснул ей в лицо виски из стакана, послал вдогонку воду из кувшина, окатил содовой из сифона. Гнев его не угас, и в ход пошли кулаки. Бил он ее, пока не изнемог, на следующий день болели мышцы, болела нога, которой он ее пнул.

— Тупая скотина, грязная сука! — приговаривал он, молотя ее сжавшееся тело.

Весьма оригинально смотрелись на следующее утро ее синяки на фоне бесстрастного уюта европейского завтрака: шишки яиц в подставочках, шишка на лбу, которым она врезалась в стену. Синяки не проходили неделями. На руках черные пятна от его пальцев.

Гнев судьи с той памятной сцены не ослабевал ни на минуту. Чем тише и сдержаннее вела себя она, тем громче были его крики. Что бы она ни делала — или не делала, — реакция та же. Жившая в нем ненависть нашла объект приложения. Он уже опасался, что убьет эту женщину.

Во всем отличался он осторожностью и предусмотрительностью: в работе, в прическе, в ванне и в туалете. И всерьез начал опасаться, что вся выстроенная им система, вся его карьера рухнет из-за непредусмотренного, бесконтрольного насильственного акта.

* * *

Весной, когда повсюду шныряли, прыгали, порхали, ползали свежевылупившиеся птенцы, гусеницы, ящерицы, лягушки, судья купил ей билет и отправил в Гуджарат. Не мог дольше выносить ее вида.

— Какой позор! — очнулась от ступора Ними.

Свой позор она бы перенесла. Он с лихвой окупался облегчением, освобождением от гнета, возможностью замкнуться в собственной скорлупе. Позор тяжким бременем ложился на семью.

— Если ты не уедешь, — объяснил он тоном почти что добрым, — то я тебя убью. Я не хочу, чтобы меня обвинили в столь тяжком преступлении, поэтому тебе следует уехать.

Через шесть месяцев он получил телеграмму. Поздравляем, ты стал отцом.

Джемубхаи в тот вечер напился, и отнюдь не от радости. Видеть ребенка он не желал. И так знал, что увидит. Красный пузырь, орущий и сочащийся жидкостями, излучающий жар и раж.

Далеко от Бонда Ними смотрела на свою дочь. Кроха крепко спала. Казалось, в ней уже угадывалась умиротворенность, укоренившаяся в ее характере на всю недолгую жизнь.

* * *

«Жена твоя отдохнула, поправилась и готова вернуться», — отписал дядюшка из хавели. Он ошибочно объяснил приезд Ними заботой мужа о состоянии будущей матери. Часто мужья отсылали жен рожать к заботливым родственникам. Дядя надеялся, что ребенок скрепит родственные узы, ввергнет Джемубхаи в лоно их семьи. Он теперь влиятельный господин, полезный…

* * *

Джему отделался письмом и деньгами.

«Неподходящее время. Очень много работы. Школы нет… Постоянно в разъездах…»

Дядя все равно постарался отделаться от племянницы.

— За тебя теперь муж отвечает. Приданое он получил. А если ты его рассердила, прощения попроси, в чем дело…

Дом, милый дом…

Она поселилась у замужней сестры. Муж сестры провожал глазами каждый кусок, исчезавший во рту свояченицы, обшаривал взглядом талию, опасаясь, что она разжиреет на его хлебах.

* * *

Прибыл отец Джему.

— Ты обесчестил семью. Хорошо еще, Боманбхаи уже умер. Господу хвала. Скандал на весь город.

— О чем ты говоришь? Затхлая мораль деревенских идиотов. Я не могу с ней жить.

— Нельзя было ее отсылать. Ты стал нам чужим.

— В свое время ты меня отослал, а теперь говоришь, что отсылать нельзя. Очень мило.

Его историческая миссия — ввести страну в новый век, но, не порвав связи с населением этой страны, эту миссию выполнить невозможно. В противном случае они не перестанут тыкать его носом в его собственную ложь, в ту ложь, с которой он сросся, в которую он превратился.

* * *

Отец остался лишь на два дня. Они почти не разговаривали после первой беседы. О чем толковать? Об оставшихся в Пифите Джемубхаи не спрашивал — какой смысл? Он попытался сунуть в руку отъезжавшему отцу деньги, но тот не взял, отвернулся и забрался в автомобиль. Судья хотел что-то сказать, уже открыл было рот, но слов не нашел, водитель нажал на газ, отец уехал на станцию, туда, где Ними, сама того не ведая, повидалась с Неру.

* * *

Война в Европе, война в Индии, даже в деревнях. Газеты обсасывают новость о разделе страны. Полмиллиона убитых в ходе волнений, три-четыре миллиона умерших от голода в Бенгале, тринадцать миллионов изгнанных. Рождение нации в кружевах из трупов. А как же иначе.

У судьи дел выше головы. С уходом Британии возник вакуум власти, все индийские служащие взлетели по служебной лестнице, вне зависимости от отношения к движению за независимость, безотносительно к опыту и способностям.

В какой-то неизвестный момент какого-то забытого дня одного из этих смутных лет в Чо-Ойю доставили еще одну телеграмму. До телеграммы о предстоящем прибытии Саи.

Женщина вспыхнула возле плиты.

Э-э-э, чего еще ждать от этой страны, можно завести тут привычный мотив. Страна, где жизнь ничего не стоит, где плиты в домах опасны для жизни, а дешевые сари так легко воспламеняются…

…где так легко довести женщину до самоубийства,

…и никаких свидетелей, без возбуждения дела,

…бытовой несчастный случай, интерес полиции направлен на кучку рупий, меняющих одну потную ладонь на другую потную ладонь.

Полисмен:

— О, благодарю, сэр!

Муж сестры покойницы:

— Не стоит благодарности.

Дело закрыто.

Естественно, судья поверил версии о бытовом несчастном случае.