Александр Македонский. Сын сновидения - Валерио Массимо Манфреди

— Парменион прав, — сказал Александр. — Я не хочу кровопролития. Я собираюсь вторгнуться в Азию и хочу лишь оставить в тылу мирную, а возможно, даже дружественную Грецию. Дадим им еще время подумать.

— Но зачем тогда мы совершили этот изнурительный тридцатидневный марш? Чтобы просто сидеть здесь в шатрах, дожидаясь, когда они решат, чего хотят? — снова спросил Гефестион.

— Я хочу продемонстрировать им, что могу нанести удар в любой момент и в кратчайший срок. Что я буду не так далеко, чтобы они смогли организоваться. Но если они попросят мира, я охотно уступлю.

Дни, однако, шли, и ничего не происходило. Александр решил еще раз самым решительным образом пригрозить фиванцам, чтобы вынудить их на переговоры. Он построил войско в боевые порядки, вывел его под стены города и послал глашатая, который огласил послание:

— Фиванцы! Царь Александр предлагает вам мир, принятый всеми греками, автономию и политическую систему по вашему выбору. Но если вы откажетесь, он предлагает радушный прием всякому из вас, кто захочет выйти и предпочтет жизнь без злобы и кровопролития!

Ответ фиванцев не заставил себя долго ждать. Их глашатай с башни закричал:

— Македоняне! Всякий, кто хочет присоединиться к нам и Великому Царю персов, чтобы освободить греков от тирании, будет хорошо принят, для них дверь открыта!

Эти слова глубоко задели Александра, заставили ощутить себя варваром-угнетателем, каковым он ни в коем случае не желал быть. На мгновение он почувствовал разочарование во всех планах своего отца Филиппа. Молодой царь не выдержал пренебрежения, его охватило неудержимое бешенство. Его глаза потемнели, как небо перед грозой.

— Все, хватит! — воскликнул он. — Они не оставили мне выбора. Я преподам им такой урок, что больше никто не дерзнет нарушить мир, который я принес всем грекам.

В Фивах, однако, не все призывы к переговорам замолкли, тем более что кое-какие чудеса посеяли в городе глубокое беспокойство. За три месяца до того, как Александр привел под стены города свое войско, в храме Деметры видели огромную паутину в форме плаща, и все вокруг окрасилось в радужные цвета.

Фиванцы обратились к Дельфийскому оракулу, который дал ответ:

Знак этот смертным послали бессмертные боги;

Прежде всего — беотийцам и близ Фиваиды живущим.

Они посоветовались также с собственным древним оракулом и получили подтверждение:

Ткань паука неудачу сулит для одних, для других же — удачу.

Никто не мог сказать, что означают эти слова, но в то утро, когда Александр привел свое войско, статуи на рыночной площади начали потеть, покрывшись крупными бусинами влаги, которые скатывались на землю.

Кроме того, представители города получили сообщение, что озеро Копаида издает звуки, напоминающие мычание, а близ Дирка видели в воде углубление, как от брошенного камня, окрашенное кровью, и эта кровь потом расплылась по всей поверхности. И, наконец, некоторые паломники, посетившие Дельфы, рассказывали, что в небольшом фиванском храме рядом со святилищем, воздвигнутом в благодарность за огромную добычу, взятую с фокийцев в священной войне, на крыше появились кровавые пятна.

Толкователи, занимавшиеся подобными знамениями, подтвердили: паутина в храме означает, что боги покинули храм, а радужное свечение является предвестием града различных напастей. Вспотевшие статуи знаменуют нависшую катастрофу, а появление крови во многих местах предвещает скорое кровопролитие.

Поэтому некоторые говорили, что все это без сомнения роковые знамения и ни в коем случае не следует выходить на поле боя, а лучше искать решение путем переговоров.

И все же, несмотря ни на что, знамения не произвели впечатления на большинство фиванцев, которые еще помнили времена, когда числились среди лучших бойцов Эллады, и вызывали в памяти великие победы, одержанные ими в прошлом. Охваченные безумием, они предпочли рассудительности слепое мужество и сломя голову устремились в пучину, ведущую к гибели их родного города.

Александр всего за три дня провел все осадные работы и подготовил стенобитные машины для пролома стены. Фиванцы вышли и построились в боевые порядки. На левом фланге они расположили конницу, прикрытую частоколом, в центре и на правом фланге — сомкнутый строй тяжелой пехоты. В городе женщины и дети укрылись в храмах, моля богов о спасении.

Александр разделил свое войско на три части: первой надлежало атаковать частокол, второй — встретить фиванскую пехоту, а третью, под командованием Пармениона, он оставил в резерве.

По сигналу труб началось яростное сражение, какого не видели даже при Херонее. Фиванцы прекрасно понимали, что зашли слишком далеко и теперь в случае поражения не могут рассчитывать на какое-либо снисхождение; они знали, что их дома будут разграблены и сожжены, их жены изнасилованы, а дети проданы в рабство, и потому сражались с полным презрением к опасности и шли на смерть с отчаянной отвагой.

Шум битвы, призывы командиров, пронзительные звуки труб и флейт поднимались до самых небес, а внизу, в долине, раздавались мрачные, гулкие удары барабана Херонеи.

В первый момент фиванцы были вынуждены отступить, не в силах выдержать грозный натиск фаланги, но, сплотившись на более пересеченном участке местности, проявили свое превосходство, так что военная удача все время склонялась то на одну, то на другую сторону, словно боги постоянно уравновешивали чаши весов.

И тут Александр бросил в бой свой резерв: фаланга, сражавшаяся до сих пор, расступилась, и в открывшиеся промежутки устремились свежие силы. Но измотанные фиванцы вместо того, чтобы дрогнуть перед свежими силами противника, лишь разъярились.

Их командиры кричали во всю глотку:

— Смотрите, воины! На одного фиванца требуется двое македонян! Прогоним и этих, как и прежних.

И изо всех сил фиванцы бросились в атаку, которая могла решить судьбу их самих и их города.

Но как раз в этот момент Пердикка, остававшийся на левом фланге, увидел, что боковые ворота в стене открылись, чтобы выпустить подкрепление в фиванские ряды, и двинул свой отряд захватить ворота. Вскоре туда устремились все, кто мог.

Фиванцы бросились назад, чтобы защитить вход, но, столкнувшись с идущими им же на помощь подкреплениями, смешали ряды. В сумятице люди и кони калечили друг друга, но так и не смогли воспрепятствовать вражеским войскам проникнуть внутрь.

Тем временем македоняне, окруженные в цитадели, совершили вылазку в тыл фиванцам, которые уже плечом к плечу сражались на узких кривых улицах перед собственными домами.

Никто из фиванских воинов не сдался, никто не встал на колени ради сохранения жизни, но это отчаянное мужество не вызвало никакого снисхождения, да и день был слишком долгим, чтобы обуздать жестокость мести: никто уже не мог остановить врага. Обезумев от ярости, опьяненные кровью и разрушением, македоняне врывались в храмы и отрывали женщин и детей от алтарей, чтобы от души поглумиться над ними.